Шапи Казиев - Ахульго

«Ваше сиятельство, граф Александр Иванович!

Мая 15-го возвратился я с отрядом из экспедиции в Ичкерийскую землю против Ташава-хаджи. Троекратное поражение его скопищ и взятие штурмом двух укрепленных его притонов, почитавшихся недоступными, рассеяли ужас в крае. Главные его сообщники пали или ранены; он сам был близок к плену. Взволнованные мирные аулы, совершенно готовые уже пристать к нему, успокоились. Множество аулов, доселе непокорных, к которым послано воззвание, изъявили желание покориться. Другие же, видя судьбу, постигшую соседей на пути нашего отряда, явно отложились от партии возмутителя. С истреблением ближайших к плоскости ичкерийских селений, служивших пристанищем и сборным пунктом скопищам горцев, покорные нам племена и самая Линия предохранены от набегов. Это дает возможность моему отряду исполнить предположенное наступательное движение в Северный Дагестан, не опасаясь уже за свой тыл».

К письму Граббе присовокупил карты, снятые Милютиным в Ахмат-тала и Саясане.

На следующий же день Граббе собрал свой штаб и объявил, что в ближайшие дни намерен выступить на Ахульго. И потребовал к себе проводника, которому было немало заплачено за голову Шамиля.

Траскин испугался, что все выйдет наружу. Он-то надеялся, что про Аркадия давно забыли, тем более что и деньги были отпущены и поделены. Но Граббе был настроен решительно.

– Так где сей герой? – гневно вопрошал генерал.

– Изволите ли видеть, ваше превосходительство, – начал Траскин.

– Лазутчик претерпел столь ужасные мучения, что несколько повредился в уме.

– Но деньги взять, я полагаю, у канальи ума хватило? – с подозрением в голосе полюбопытствовал Граббе.

– Авансом, – кивнул Траскин.

– Мы так на него надеялись…

– Я этого так не оставлю! – пригрозил Граббе.

– А где тот, что с ним ходил, канатный плясун?

– Отыщем, – пообещал Траскин.

– Непременно отыщем, ваше превосходительство.

– Подать обоих сюда! – велел Граббе.

– Не то, господин полковник, сами поведете войска на Ахульго!

Траскин понял, что недооценил генерала. Этот спуску не даст, особенно если дело шло о его карьере. А карьера его покоилась на весьма шатком основании – уничтожит он Шамиля или нет. И тут все средства были хороши.

На Ахульго пекли хлеб. Здесь, как и в каждом ауле, была устроена большая общая пекарня – кор. Женщины являлись сюда в лучших нарядах, как на праздник, и каждая приносила не только свое тесто, но и новости. Это был их выход в свет. Они сидели на подушках вдоль стены, ожидая своей очереди, но, и получив готовый хлеб, не спешили расходиться. Некоторые приносили с собой веретена, пряли шерсть, сучили нити и вязали, ведя бесконечные беседы. Им было любопытно увидеть новеньких, прибывших сюда издалека. Обычно женщины редко покидали свои аулы, разве что отправлялись в соседние на свадьбы или похороны к родственникам. А на Ахульго собрались женщины даже из таких аулов, о существовании которых другие и не подозревали. И каждая горянка была одета по-особому, как одевались в их местах. От множества необычных нарядов и украшений даже подземная пекарня стала похожей на дворец, в котором принимают титулованных особ. Тут было на что посмотреть. Даже привычное чохто, которым женщины укрывали волосы, у всех были разные, не говоря уже о платках и платьях. У женщин из состоятельных семей, у жен или дочерей наибов украшений было больше, и были они дороже, но порой самое простое украшение, изготовленное хорошим мастером с тонким вкусом, победно соперничало с настоящими драгоценностями. Особенно если обладательница его отличалась молодостью и красотой.

Но даже волнующее женские сердца разнообразие нарядов не способно было надолго отвлечь горянок от тревожных мыслей. Их мужья, сыновья и братья собирались в далекий и опасный путь. И хлеба нужно было много.

Этим женским собранием заведовала пожилая тетя Шамиля Меседу. Она же орудовала и у печи, отправляя в ее раскаленное чрево раскатанное тесто на длинной деревянной лопатке. Ею же Меседу вынимала готовый хлеб и каждый раз удивленно его разглядывала, потому что тесто у горянок тоже было разное. У одних – обыкновенное пресное, у других – с травами, у третьих – свернутое особым образом, у четверых – слоеное…

Рядом, в особом отделении, обжаривали зерна овса. Перед тем его хорошенько сушили, а после обжарки мололи, чтобы получить толокно. Это было главной походной пищей, потому что толокно не нужно было еще как-то готовить, достаточно было набрать горсть, добавить немного воды и размять. Примерно так же готовили и тех – из зерен пшеницы, проса и ячменя.

– Чтоб они пропали со своим генералом! – восклицала жена наиба Сурхая.

– И чего им дома не сидится?

– И пропадут! – предрекала жена Али-бека.

– Их, говорят, Ташав так разделал, что сами в крепость убежали.

– Они сюда не дойдут, – уверяла беженка из дальнего села.

– У нас такие дороги – даже горные козлы падают и разбиваются.

– Мы пока ехали, чуть сами в пропасть не сорвались, – добавляли другие.

– А у нас скати камень – и нет дороги.

– Куда им через наши горы!

– Пусть только сунутся, – грозила лопаткой Меседу.

– Мы им покажем!

– Говорят, Шамиль сам пойдет им навстречу, – сообщила жена Сурхая, прижимая к себе свою красавицу-дочку.

Все посмотрели на жену Шамиля Патимат, но та лишь молча пожала плечами.

– Придержите языки, сестры! – предупредила Меседу.

– Я тоже слышала, – добавляла еще одна горянка.

– Туда большое войско собирается.

– Кому говорят! – сердилась Меседу.

– Не болтайте лишнего!

– Мы же не врагам рассказываем, – отвечали горянки.

– Тут все как сестры.

– Все равно не надо, – наставляла Меседу.

– Знаю я вас. Никто ничего не говорит, а потом всем все известно.

– А мой муж спит и видит, как отправится на битву, – вздыхала Парихан, жена Хабиба, мечтавшего стать мюридом. Она была беременна и пришла сюда не столько из необходимости, сколько из желания побыть с другими женщинами.

– Пока не родишь, не видать ему войны, – заверила Меседу, знавшая шамилевские порядки.

– Так ему не терпится, что спрашивал меня, нельзя ли родить поскорее, – смущенно сказала Парихан. Женщины прыснули со смеху.

– А это страшно? – робко спросила Парихан.