Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

— Это что же, чуть больше ста километров в месяц? — удивился магистр.

— Пусть кто–нибудь пройдёт эту дорогу быстрее, — продолжал улыбаться отец Франсишку.

— Но люди вам во всяком случае встречались?

— Да, разумеется. Эти края, несмотря на то, что по ним невозможно передвигаться, довольно плотно населены. Узкие тропинки, которые петляют от деревни к деревне, от монастыря к монастырю, всегда приводили к людям, мы имели, где отдохнуть.

— Отец Альвареш, скажите сразу, пока не начали тонуть в деталях, — нетерпеливо перебил рассказчика д’Алавейра, — Эфиопия хоть сколько–нибудь напоминает царство пресвитера Иоанна?

— О, это поистине царство пресвитера Иоанна, в том нет никаких сомнений. В первую же ночь, которую мы провели в этих горах, Господь дал нам ясный знак, по видимому, уберегая нас от отчаяния. В чёрном небе над холмами мы увидели чудесный сверкающий крест и потом на каждом шагу убеждались, что эта страна воистину осенена крестом. Всюду виднеются, похожие на крепости, монастыри, построенные на горных вершинах, и на каждом перекрёстке — храм. Каждый второй человек, встретившийся нам по пути, был монахом из какого–либо монастыря или просто нищенствующим, странствующим монахом или монахиней. Люди Церкви пользуются здесь уважением чрезвычайным, народ весьма религиозен, а в монастырях царят нравы строгие и воистину христианские. Однажды меня чуть не избили, когда я хотел въехать в монастырь на ослице. Оказалось, что в здешние мужские монастыри не допускается ни одно лицо женского пола, включая животных. А был ещё такой случай — на дороге нам повстречалась община монахинь, эти благочестивые женщины, когда узнали, что мы путешествует во славу Христову, со слезами умоляли нас разрешить им омыть нам ноги.

— Какая высокая религиозность, — задумчиво промолвил отец Антонио, — как это не похоже на то, что творится сейчас в Португалии, где вера во Христа всё больше и больше ослабевает. А Эфиопия, судя по вашему рассказу, буквально дышит Христом. Именно такую страну мы и искали, там мы будем среди своих.

— Насчёт «своих» я предложил бы вам, отец Антонио, не очень торопиться с выводами, — продолжил отец Франсишку по–прежнему улыбаясь, но теперь уже немного печально. — Эфиопы, действительно, очень ревностные христиане, но их нравы, порою, столь дики и жестоки, что наши рыцари не раз приходили в ужас, хотя наше посольство состояло из людей, немало повидавших на своём веку. Как–то мы ехали через лес, где на деревьях было развешено до тысячи отрубленных человеческих голов, которые свисали с ветвей, подобно гнилым яблокам. Это были головы мятежников.

— Вы что же, считали эти головы? — усмехнулся магистр.

— Один наш сержант не поленился и начал считать, впрочем, сбился на девятой сотне. А был ещё такой случай. Вижу, к нам приближается весьма почтенный священник, по виду — не менее, чем аббат крупного монастыря. И вот этот почтенный аббат вдруг, не говоря ни слова, набросился на начальника нашей охраны и искусал его, оставив глубокие раны. А потом, как ни в чём не бывало, спокойно приветствовал нашего Родриго да Лиму.

— Так прямо искусал? — опять усмехнулся магистр.

— В самом что ни на есть буквальном смысле — зубами, — отец Альвареш с сожалением развёл руками.

— Но почему же христианство, столь глубоко укоренившееся в душах эфиопов, не смягчило их нравы? — растерянно и недоуменно спросил отец Антонио.

— Это не так легко понять, но у меня есть свой взгляд на сей предмет. Меня, если помните, послали в Эфиопию для изучения религии пресвитера Иоанна, и я разобрался в этом вопросе. Эфиопы — дохалкидонские монофизиты. Отнюдь не несториане, как у нас иногда принято считать, а именно монофизиты. Своеобразие этой ереси в том, что она способствует укоренению очень суровых, а порою и просто бесчеловечных нравов. Думаю, учёнейший отец Антонио меня поймёт.

— О богословских тонкостях святые отцы ещё успеют переговорить, а теперь расскажите, любезнейший Альвареш, как вас встретили при дворе императора? — всё так же нетерпеливо спросил магистр.

— Двор императора… — задумчиво улыбнулся Альвареш. — Мы надеялись увидеть великолепный дворец, да он, наверное, существует, этот дворец, мне, во всяком случае, о нём рассказывали, но мы его не видели. Император Либнэ — Дынгыль непрерывно путешествует по стране, и двор его мы застали в шатрах, впрочем, весьма великолепных. От большого красного шатра императора лучами во все стороны расходились шатры приближённых. Тут всё явно было устроено на скорую руку, но с блеском, достойным императора. Мы велели доложить о том, что прибыли посланники короля Португалии, и нас повели к императорскому шатру. Всё было очень торжественно. Сотня глашатаев в белых туниках расчищала нам дорогу, щёлкая в воздухе кнутами. Перед самым шатром нас заставили пройти между четырьмя львами, прикованными цепями с двух сторон. Огромные хищники страшно рычали и рвались с цепей, нас они не могли достать, впрочем, безопасной была лишь узкая дорожка между ними, шаг в сторону стоил бы любому из нас жизни.

— Вас сознательно пугали? — спросил весьма заинтересованный д’Алавейра.

— Думаю, что да. Хотя, вообще, львы — символ императора Эфиопии. Он сам имеет титул льва. Рычащие царственные хищники перед его шатром устрашают послов, как и сам император устрашает все окрестные народы. И вот, когда мы остановились у входа в шатёр, к нам вышли императорские министры. С их плеч свисали львиные шкуры, а на шеях красовались золотые кольца, усыпанные драгоценными камнями. Впрочем, ни от одного из них мы так и не услышали ни слова. К нам обратился доверенный человек императора, титул которого я так и не смог усвоить. Он был одет не как все — в длинные хлопковые одежды и высокий остроконечный головной убор. Он обратился к нам с вопросом, зачем мы прибыли. Наш Родриго ответил, что Король Португалии через нас предлагает императору Эфиопии вместе сражаться с мусульманами. То ли этот ответ не устроил придворного, то ли был не вполне ему понятен, но он повторил вопрос. Родриго повторил ответ. Так повторялось три раза. На этом аудиенция закончилась. Придворные удалились, и к императору нас не допустили.

— Может быть, придворные плохо понимали арабский? Вы ведь не могли обратиться к ним на их родном языке.

— А мы вообще говорили на португальском. Там был прекрасный переводчик. Как вы думаете, кто? Ковильян.

— Ковильян жив?! — воскликнул магистр, подскочив в кресле.

— Жив–здоров, чего и вам желает. Состарился, конечно, сильно, но по–прежнему бодр. После неудачной аудиенции мы с ним вдоволь обо всём наговорились. Оказывается Ковильян добрался до Эфиопии ещё в 1492 году. Ему относительно легко удалось добиться приёма у императора, который принял его весьма радушно. Он предъявил свою верительную пластину, подробно изложил, в чём монархи Португалии и Эфиопии могли бы быть полезны друг другу. Император его очень внимательно выслушал, всё шло, казалось, замечательно, но на свою беду наш блестящий, всесторонне развитый Ковильян очень понравился императору Эфиопии.