Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Гильельма плотнее закуталась в шаль и медленно прошлась мимо церкви. Спускались сумерки. Она остановилась под обрамляющими кладбище липами и сочувственно посмотрела на могильные камни, почти невидимые в тени этого зимнего вечера. Могила вдовы Фауре…Черт принес эту Беатрис, эту слишком любопытную даму! Она так часто бывает в доме Клергов, чего она еще хочет? Могила бедной вдовы Фауре… Гильельмы Фауре. Она ходила вся черная и сгорбленная, смеялась беззубым ртом, никогда никому не сказала даже худого слова. А сразу же за этой могилой стоит, накренившись, могильный камень Эксклармонды. Несчастная Эксклармонда… или счастливая Эксклармонда, это уж как посмотреть. Такая хрупкая и грациозная, недавно вышедшая замуж. Красивая юная родственница священника и бальи, дочь Гаузии Клерг, которая любит добрых людей.

— Как это вы говорили? Какое такое добро вы сделали для бедной вдовы? — глупо спрашивала дама Беатрис у молчащей Азалаис.

То же добро, что и Эксклармонде… подумала Гильельма, глядя на могилы. То же последнее и чудесное добро, прихода которого ждет каждый, готовый принять его на ложе смерти, чтобы спасти свою душу, чтобы получить счастливый конец из рук добрых людей. Это Раймонд Белот нашел доброго человека Андрю де Праде, в деревне возле Тараскона, где тот прятался. Они пришли ночью. Бернат Клерг, отец молодой женщины, уже давно спал, крепко спал в своей кровати. До самого конца он ничего не знал. Но Гаузия, бедная Гаузия, заплаканная, не спала подле своей дочери, хлопоча в фоганье у ее ложа, чтобы больная могла поспать, чтобы ей было тепло и удобно.

Мы все собрались в темноте, моя мать Азалаис и я, мы стояли сразу же позади доброго человека и Раймонда Белота, вместе с Гильельмой Бенет, которая привела нас сюда. Гаузиа хотела разжечь огонь в очаге, но Раймонд Белот зашептал ей, что ничего делать не надо. Он зажег восковую свечу, которую поставил у изголовья больной. Эксклармонда открыла глаза, и в них появился отблеск радости. А может, это в ее глазах отражалось пламя свечи? Однако я была уверена, что она нас узнала и попыталась улыбнуться, в то время, как мы все, упав на колени, просили благословения у доброго человека.

— Пусть Бог благословит вас, пусть Он сделает из вас хороших христиан и приведет вас к счастливому концу…

Андрю Тавернье, монашеское имя Андрю де Праде, бывший ткач, необычайно серьезно, нахмурившись, смотрел на больную, так что видны были все мелкие морщинки у его насмешливых глаз. Он был одет в черный баландран, препоясанный широким кожаным поясом; его лицо скрывал низко опущенный капюшон, из–под которого выглядывали пряди начинающих седеть волос. На плече у него была котомка, которую он положил на сундук. Затем он повернулся к молодой умирающей женщине и внезапно протянул к ней руку. Гаузия Клерг упала на колени у ложа своей дочери и тихо заплакала: «Доченька моя, доченька, вот господин, добрый христианин, пришел, чтобы принять тебя, чтобы спасти твою душу. Хочешь ли ты этого?»

На этот раз Эксклармонда улыбнулась уже по–настоящему и сказала слабым голосом, но очень явственно, что да, она хочет, и тоже протянула руки к доброму человеку. В свете свечи я видела эти бледные, дрожащие руки, не достающие до большой, сильной руки доброго человека, которая, казалось, звала ее. Потом Андрю де Праде покопался в своей котомке и достал толстую потемневшую книгу, которую положил на ложе умирающей. Он говорил тихо, щуря и прикрывая глаза, а потом положил на лоб Эксклармонды открытую книгу, а на нее свою большую правую руку. Он говорил долго, глухим и низким голосом. Одна слеза за другой медленно катились по впалым щекам больной. Я сама не все понимала, но знала, какие именно слова произносит добрый человек серьезным и немного напевным голосом. Слова Утешения. Все мы, кто помогал, замерли. Моя мать, Азалаис, я и Гаузия Клерг взялись за руки. Отче святый, прими Свою служанку в справедливости Твоей, и сошли на нее благодать и Духа Святого. Поклонимся Отцу и Сыну и Святому Духу. Отче наш, который на небесах, да святится имя Твое…

«Но избави нас от зла», — сказал добрый человек. Теперь Эксклармонда избавлена от зла. Ее грехи были отпущены, ее душа была спасена. Она умерла через три дня.

— Не плачь, утешься, — сказала моя мать, Азалаис, Гаузии, выходя с кладбища, — душа твоей дочери теперь в хорошем месте, лучшем, чем этот мир… — Однако, ее глаза тоже были полны слез. Старая Гильельма Фауре, маленькая вдова, вся черная, которая никому не сказала даже злого слова — она тоже получила такое же добро, и у нее была та же улыбка на лице, и мы все были с ней, как и с Эксклармондой, мы принесли ей всю нашу любовь и все наше рвение, во тьме маленького дома, при пламени восковой свечи, вместе с добрым человеком, приходящим ночью…

Гильельма подняла голову. Черт с ней, с этой Беатрис де Планиссоль и ее шуршащими платьями. Ну позадает она свои глупые фальшивые вопросы, а потом все равно вернется к тому, что ее больше всего на свете интересует — к плотской любви. Главное событие этого дня и этого вечера — что наши добрые люди на свободе! Монсеньор Жоффре д’Абли трясется от гнева, Монсеньор инквизитор послал по их следам всю свою свору, но они знают все кусты, все скалы, все обходные пути, все дома друзей в земле д’Ольме, в земле Саулт, не говоря уже о земле д’Айю. Уже протянулись к ним братские руки. Гильельма медленно вышла из кладбища. Перед ней, со стороны запада, темнели очертания укрепленной деревни со взлетавшим ввысь силуэтом замка на пеш дю Бессет, казавшимся почти черным в ледяном золоте сумерек. Мало–помалу, то тут, то там, красноватые огоньки зажигаемых очагов рассеивали тьму, свидетельствуя о тайнах жизни, вершившихся за стенами домов: Монтайю, казалось, отвергала ночь, поглотившую солнце. Но в каком безлюдье, в каких темных или золотых сумерках бредет сейчас по дорогам Бернат?

Малыш Жоан Маури с овцами и собакой в спешке возвращался в деревню. Быстро спускались зимние сумерки, к тому же на плато начал падать снег. Сегодня маленький семилетний пастух осмелился зайти слишком далеко; пока овцы еще могли разгонять зиму своим теплым дыханием, он старался уводить отару на высокогорные луга. Он почти уже дошел до них, когда услышал вой волков и поднял голову навстречу первым снежинкам. Самое время спускаться. Короткими резкими криками Жоан созвал к себе отару, а непослушных животных пригнал с помощью лабрита. Но он все же радостно улыбался, как и всякий раз, когда видел снег.