Анн Бренон - Сыны Несчастья

— На службе у добрых людей я готов обойти весь мир! — восклицал он. — Только в Италии мне пришлось побывать пять или шесть раз. Не говоря уж обо всех наших сенешальствах, где я знаю каждый камешек — Тулузэ, Лаурагэ, Альбижуа. Но в графстве Фуа и в ваших горах Сабартес я заблужусь, как ребенок.

Дом четы Франсе в Лиму был огромным и роскошным. Моя нога никогда в жизни не ступала в такой красивый дом, благородный дом купца и банкира. Мартин хранил у себя большую часть запасов Церкви. Всего, что добрые верующие завещали и давали добрым людям, чтобы помочь им выжить. Особенно шерсть. Такие люди, как мы, давали что могли. Красивые мотки шерсти, каждую весну, с каждой стрижки. Супруга Мартина Франсе, На Монтолива, пряла всю эту шерсть вместе с другими верующими женщинами из Лиму. Она объясняла мне всё это, весело смеясь, подняв ко мне красивое, тонкое и ухоженное лицо. Я никогда не видел женщину такого возраста — думаю, ей было столько же лет, сколько и моей матери — со столь гладким лицом, красиво очерченным ртом и глазами. Ее черные волосы были причудливо уложены и украшены богатой, роскошно расшитой вуалью.

— Из всей этой шерстяной пряжи мы делаем красивые саржевые отрезы, — добавила она. — И тогда добрые люди могут делать из них себе теплую одежду на зиму. Остатки мы продаем, и эти средства используем для их нужд.

Она улыбнулась. Меня внезапно охватило желание легонько, кончиком пальца, дотронуться до этой излучающей сладость кожи, этих красиво сияющих волос, шелковой вуали, роскошно расшитой ткани корсажа.

Мы, Бернат Белибаст, Гийом Фалькет и я, отправились в путь ночью. Мартин и Монтолива Франсе провели нас до каменного порога своего дома. Всего какой–нибудь день с лишним пути — и мы уже прибыли в Монтайю под видом трех пастухов из Разес, которые хотели бы приобрести пару–тройку молодых животных помета этого года перед осенними ярмарками. Мы попали на плато через перевал Семи Братьев, над Белькер. Еще начиная с земли Саулт, Бернат с восхищением вдыхал горный воздух, указывая рукой на тяжелые тучи, клубящиеся в ущелье Лафру, и восклицал, что для него горы — это прежде всего такие вот грозы, готовые нас утопить, но все же эта земля, моя земля — самая величественная и прекрасная из тех, что он когда–либо видел. Гийом Фалькет смотрел вдаль, внимательно разглядывая горную деревню, над которой возвышался замок графа де Фуа, и расспрашивал меня о солдатах гарнизона. Когда мы были уже у ворот дома моего отца, наконец разразилась гроза, мы вбежали внутрь, и я сразу же ощутил тепло родного очага. Долгие месяцы я не вдыхал запахов фоганьи моей матери. Я представил отцу и матери своих друзей, и с некоторой веселостью отметил, что Бернат почему–то казался смущенным, хотя мой отец принял его со всем радушием, взял за руку и усадил у нашего очага. Назавтра мой отец, Раймонд Маури, должен был перенять у нас эстафету и отвести Гийома Фалькета в Ларнат, в дом Изаура, где в то время прятался Мессер Пейре Отье. Когда я, наконец, смог обнять мать, она дала мне подержать маленького красного голосистого лягушонка — самого младшего брата Арнота, еще грудного младенца, а Жоан все пытался забраться ко мне на руки.

Но больше всего меня удивила сестра Гильельма. Я подсчитал, что ей уже минуло четырнадцать лет. Она все больше становилась похожей на нашу мать, Азалаис, но у нее была очень белая кожа, а под черными локонами пестрели веснушки. Ее жесты были немного резкими, а повадки неловкого и вытянувшегося подростка все еще детскими, однако, она выявляла чрезвычайный и живой интерес ко всему, что касалось добрых людей. Она настаивала, чтобы я рассказал ей об Арке, где хотел провести свою жизнь. Я стал описывать ей счастливую долину, охряную землю, колышущиеся под ветрами деревья, траву, сочно–зеленую весной и золотистую летом. Красивую бастиду, принадлежащую не особо алчному сеньору, цветущие сады на плодородной земле. И все эти семьи добрых верующих, почитающих за честь принимать добрых людей, переселенцев из Сабартес, наших родственников и друзей, и местные семьи, родом из Разес — даже семью бальи мессира Жиллета де Вуазена.

Гильельма страстно расспрашивала меня о добрых людях. Ее глаза сияли. Она сама видела здесь, в Монтайю, Гийома Отье и Андрю из Праде. На следующее утро после нашего прихода я вместе с ней отправился к источнику де Ривель, чтобы помочь принести воды. Там она пристала ко мне, прося рассказать о Мессере Пейре из Акса. И там, в тени фонтана, стараясь не особенно привлекать внимание зловещей охраны графского донжона, и глядя на фигуры солдат, которые стояли на часах, я стал рассказывать ей о том весеннем вечере, когда Старший сделал меня добрым верующим. И я сказал ей о том, как совершать melhorier и заключать convenensa . И я говорил ей слова из его проповеди.

«О братья, не дивитесь, что мир ненавидит вас, ибо так же он преследовал Господа Нашего и апостолов Его, которые никогда не лгали и не обманывали. И это мы следуем праведным путем апостолов. Есть две Церкви: одна гонима и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру».

Я видел слезы на ресницах младшей сестры. Нас охватили одни и те же чувства. И тут раздался голос Берната Белибаста, низкий и немного хриплый. Он раздался из–за моего плеча и повторил последние слова проповеди доброго человека. Бернат бесшумно подошел к нам, и пока он говорил все это, в этот самый момент, его взгляд был устремлен на Гильельму. Взгляд, горящий мрачным огнем.

Огромный кувшин стоял под струей фонтана, а вода уже давно переливалась через его края и струилась вниз. Я обернулся, окунул руки в ледяную воду, поднял кувшин и поставил его на плечо. Гильельма стыдливо приветствовала Берната, опустив глаза, и спряталась за моей спиной.

И когда мы возвращались обратно в деревню, а над нами возвышался донжон графа де Фуа, освещенный утренним солнцем, и там бесконечно ходили туда–сюда вооруженные люди, я все думал об этом взгляде Берната на Гильельму. И я сказал себе, что никогда, даже в первые дни своей влюбленности, никогда в жизни я не смотрел так на Бернаду д’Эсквина.

И ни на какую другую девушку.

Перед тем, как покинуть Монтайю, я дал Гильельме кусок хлеба, благословленный для меня добрым человеком Жаумом Отье.

И еще много месяцев Бернат Белибаст, Бернат, который так хорошо умел говорить, Бернат, так красноречиво строивший для меня сложные матримониальные планы, Бернат не сказал мне ни слова насчет моей сестры Гильельмы. Мне пришлось дожидаться следующего лета. Когда мы снова вместе вернулись в Монтайю, чтобы привести с собой юного послушника добрых людей, Рамонета Фабра, вместе с проводником и посланцем Пейре Бернье, прошел уже целый год. И только тогда Бернат осмелился сказать несколько слов Гильельме, взять ее за руку — в этом он мне позже признался. И Гильельма тоже осмелилась взглянуть на него и улыбнуться.