Анн Бренон - Сыны Несчастья

Приближаясь к вершине перевала, он обернулся к ослепительно голубым вершинам, замыкающим высокогорную долину Арьежа. Он знал, что эта его эйфория иллюзорна, но наслаждался ею с еще большей силой, словно в легком опьянении. Он все повторял себе, что здесь — ближе всего к небу, вне досягательства любой Инквизиции, он парит над всякой ложью и подлостью этого мира. И отсюда он всегда, когда будет нужно, может спуститься в низину, чтобы видеться с добрыми людьми и защищать их и добрых верующих, его братьев. Но здесь, под небом — его настоящее убежище. Пройдя еще дальше, преодолев немалое расстояние с начала своего путешествия, он сказал себе, что, в конце концов, этот горный барьер оказался не таким уж и непреодолимым, а более доступным, чем он думал, даже зимой. Когда он был ребенком, ему казалось, что за этими горами заканчивался мир. А теперь он практически карабкался над облаками, вровень с вершинами этих гор. Раньше он думал, что эти облака улетают прямо в небо. Но теперь он знал, что по другую сторону гор его ожидает мир, привычный для него мир пастбищ, долин и городов. И там есть таверны, храмы, попы и часовни. И говор их не очень–то отличается от того, к которому он привык.

Первую ночь он провел в Пючсерда у Раймонда Борсера, который указал ему прямо на внушительную стену Сьерра де Кади. Ему понадобился целый день, чтобы преодолеть узкие, скалистые и ледяные расщелины, открывавшие путь в ущелье Ллобригат и широкую долину Бага, укрытую снегом. В Бага он ночевал у Бертомью Компаньо. В Бага он вдыхал запахи унавоженной земли и рассматривал образы и каменные скульптуры, вырезанные на портале придорожной церкви. Потом он пошел в Бергедан, и понемногу снег исчезал, и появлялись поля с рыжеватой травой, по которой бродили небольшие отары красивых овец. Вскоре он и впрямь поверил, что приближается к счастливой долине: золотистый свет, охряные поля, изрезанные аккуратными террасами, изящно выстроенные стены из хорошо обработанного камня, голубые дали, гордо вздымающиеся на холмах города. И вот он уже снял шубу и закинул ее себе на плечи, освободил икры от гетр из бараньей шкуры, засунул их в котомку, сбросил капюшон, с жадностью вдыхая остатки исчезающей зимы.

Через несколько дней он уже был в Тортозе.

На излучинах реки, протекавшей по низинной долине Эбре, посреди света, холодного ветра и изумрудных потоков воды, он не уставал восхищаться. Он увидел оливковые деревья с узловатыми стволами, цеплявшимися за бледную землю, раскидистыми ветвями и прозрачной, почти голубой, словно вода, листвой; он был потрясен суровым благородством и невиданной белизной укрепленных деревень, возведенных на скалах, хитроумно продуманной сетью ирригационных каналов, перемежавших фруктовые сады и виноградники. Пастух без отары протискивался сквозь толпу, задевая всех своей шубой, впитавшей запах полей, приветствуя жестом или окликом десятки пастухов, говоривших на всевозможных наречиях — окситанцев из Сабартес и Доннезан, серданьцев, каталонцев из Риполь и других — из Монсеррат, Валенсии, Арагона — но также и сарацин.

Тортоза.

Мавританская цитадель упиралась в небо, равного которому Пейре никогда не видел. В этой январской голубизне угадывались остатки какого–то странного аристократизма, словно пришедшего издалека, свысока спустившегося на густонаселенный город и уже разрушенную огромную мечеть. Пейре шел как во сне, проходя через арочные ворота, поднимаясь по крутым мощеным улочкам, натыкаясь на хижины каменщиков, строивших большой кафедральный собор. Если чуть–чуть повернуть голову, то прямо наверху возвышался великий дворец Суда, который уже покинули султаны, и в котором поселились королевские управители. А вдоль всей длины освещенной солнцем стены рядами высились пальмы, словно веер колыхаясь на ветру.

И тут над беспорядочно шумевшей и толкавшейся толпой зазвучала странная песня, подобной которой Пейре не слышал, и он не знал, что ему хочется — смеяться или плакать.

Сарацинская песня.

Из Тортозы я нес своей сестре Гильельме сарацинское украшение. Это была подвеска из красной кожи, украшенная медными бусинками, висящая на длинном шнурке. На этот раз девушкой, занимавшей все мои мысли, была моя сестра. Будет ли она уже помолвлена, когда я увижу ее этой весной? Но ведь и мне, мне самому, была нужна именно такая девушка, с ясным взглядом и доброй волей. С сердцем доброй верующей, которое могло бы защитить меня, защитить нас обоих от дыхания зла. Но я знал, что пастухи далеких перегонов редко женятся. Им доступна любовь украдкой, мимоходом, на сезон. Да и как строить жизнь беглецу из–за ереси? Что я встречу здесь, по другую сторону гор?

Это было мое первое путешествие, настоящее плавание в огромном море стад. У меня и в самом деле было чувство, будто я пускаюсь в плавание. Эта огромная отара, что она такое — гигантский длинноносый корабль или само море? Возвращение с зимних пастбищ было нескончаемым; иногда меня несли волны, иногда правил я, но плыть мне приходилось в окружении бесконечного топота копыт. Гийом Кортиль, лучше знавший дорогу, шел во главе стада, вместе с козами, а я — в хвосте, стараясь то подогнать сбившихся с тропы овец, то освободить запутавшегося ягненка. Подле меня шли два мула, которые несли наши пожитки и бурдюки. Муку. Вино. Соль. Один пату бежал впереди, второй сзади, чтобы защищать нас, а лабриты неустанно кружили вдоль стада. И я сказал себе, что после стрижки, если Бог так захочет, я заберу своего пату, которого я оставил у брата Раймонда вместе со своими овцами.

Дорога простиралась в бесконечность, мы миновали загоны для скота, летники, тайные убежища… А дорога все бежала, сползая с хребта в долину, взбиралась по каменным ступеням, огибала отвесные скалы, задевала хутора, стоящие на горных балконах, и женщины выносили нам воды. Мне нравилось слушать их удивительно мелодичный говор. Я думал о том, что они говорят почти теми же словами, как и в моем родном краю. Я понимал их без особого труда. Но мелодика этого языка звучала странно для моих ушей. Некоторые из этих женщин подолгу останавливали на мне взгляд. Гийом Кортиль при этом пожимал плечами и слишком громко смеялся. Он все повторял, что красавицам трудно устоять перед пастухами, потому что они несут с собой привкус приключений и опасности. Но я знал, что на самом деле он завидует моей молодости и крепкой фигуре, которой я и сам гордился. Мне и в самом деле иногда удавалось поймать чье–то рукопожатие, сорвать чей–то тайный поцелуй, но очень редко.