Анн Бренон - Сыны Несчастья

И вновь Гийом Белот смотрел на двух сыновей Маури. Он смутно припоминал другой майский день, семь или восемь лет назад: это было возле Монтайю, на битом тракте, среди овец; обоим Гийомам только исполнилось по двадцать лет, а Пейре лишь недавно перестал быть подростком. И вот теперь Гийом Белот снова смотрел на них. Даже глядя на фигуру и осанку обоих братьев Маури, было видно, что они выглядели немного иначе, чем другие молодые люди их возраста — словно в них было что–то такое, чего не хватало другим. Были ли они более рассудительными? Более стойкими? Гийом Белот очень привязался к Гийому Маури, с которым они были ровесниками — родились в один месяц, в одну пору, в тот же год. И после того, как они вместе провели детство, и даже когда один и другой женились и завели семьи, он — старший из Белотов — почти никогда не расставался со старшим из Маури. И чтобы еще больше скрепить их дружеский союз, он стал его кумом — крестным отцом его первенца. Они вместе ходили в лес рубить деревья, в поле на жатву, на хутора, в деревни, и даже в Акс — они ходили днем и ночью, чтобы служить Церкви и обеспечивать безопасность добрых людей и верующих. И сегодня они делали то же самое с какой–то энергией отчаяния. Гийом Маури, сидя на ступенях, незаметно прижался к своему брату Пейре, опустив плечи, расслабив руки, болтая ногами в теплой воде бассейна Акса, и на его лице было мимолетное выражение счастья. Пейре и Гийом Маури. Они повернулись лицом друг к другу и смотрели друг на друга, а Гийом Белот смотрел на них.

Теперь это были уже настоящие мужчины, братья Маури, в которых достигли полного развития все хорошие качества их юности. Гийом, конечно, был выше, а Пейре крупнее, но оба они имели какое–то странное внутреннее сходство. Те же выражения лиц, тот же взгляд, тот же изгиб рта. Одна и та же сила жизни струилась по их жилам. Гийом, худой, смуглый, с высоко поднятой головой, выглядевший так, словно он принюхивался, стараясь ничего не упустить и впитать в себя всё, что проходило мимо; с мягко изогнутым ртом и ласковой, немного ироничной улыбкой… Его лицо казалось еще острее из–за взгляда зеленоватых глаз хищной птицы — именно из–за этого взгляда Гийом Белот питал к нему столько доверия и уверенности, даже когда они вступали на самую ужасную и опасную из дорог. Но точно такой же взгляд, несмотря на почти голубые глаза, широкие, загорелые скулы, как у подростка, был и у юного Пейре Маури — не частого ныне гостя в земле д'Айю. С того времени, как он стал пастухом, его лицо опалило солнце, а кожа и борода приобрели мягкий медовый оттенок, совсем как у его отца. Когда он отбрасывал свой капюшон, становилась видна его густая шевелюра, связанная на затылке в узел кожаным ремешком; а крупная фигура хранила еще какое–то очарование юности, сквозившее даже в движении его плечей. Это был молодой человек с проникновенным выражением лица, который редко улыбался, даже когда смеялся. Который говорил интеллигентно и убедительно, как и его старший брат — но когда он, наконец, расслаблялся, и на его лице таки появлялась улыбка, то она освещала его лицо обезоруживающе детским светом. Это была улыбка, которая светилась.

Гийом Белот знал, почему эти двое были его друзьями — потому что им можно было доверять. Таким прямым и честным людям, как они.

Но вот Пейре поднялся, обтер воду со своих босых ног, ловким жестом расправил старую рубаху, облегающую его ладную фигуру, поправил пояс на бедрах, коротко окинул взглядом толпу, и снова повернулся к обоим товарищам, одарив их все той же обезоруживающей улыбкой.

— Пойдем, — сказал он, — надо бы чего–нибудь выпить и закусить. А то, как я вышел из Жебец, у меня ни крошки во рту не было, а я ведь весь день на ногах.

После недолгого ужина у Берната Торта, они вышли из города, чтобы поговорить свободно. Они неспеша расселись на траве, в стороне от дороги, над кладбищем старого города — бывшего северного квартала города Акса, ныне заброшенного. Оттуда можно было видеть панораму городских крыш, другой берег Арьежа в вечернем свете, и силуэт замка графа де Фуа. Пейре подробно описал обоим Гийомам все события этой весны, о том, как он встретил и проводил беглецов из Мура, и помог тем уйти в Руссильон, и о своих собственных разбирательствах с правосудием архиепископа Нарбоннского. Как он отвечал Мэтру Жирарду, и как тот пытался его запутать. Как его поддержал сеньор Сен — Поля, и как ему помогли бальи сеньора и люди Планезес… Но опасность пронеслась слишком близко. Гийом Маури казался искренне ошарашенным. Его обычная улыбка исчезла. Он настойчиво спрашивал младшего брата:

— Как ты осмеливаешься еще оставаться в Фенуийидес, после того, как тебя уже один раз вызывали на слушания по поводу ереси? Ты что, не понимаешь, что Мэтр Жирард и инквизитор Каркассона отныне будут тебя пасти?

Гийом Белот широко открыл испуганные глаза.

— Видишь ли, — отвечал Пейре, пожимая плечами, с некоторым печальным фатализмом, — что поделать, ведь опасность повсюду, и здесь, и там. По крайней мере, в Фенуийидес я в хорошей компании. Вы же знаете, что мои друзья в Планезес оказались мужественнее, чем мои друзья в Арке. И к тому же, в случае опасности, я могу перейти Агли, и мне точно так же ничего не стоит исчезнуть в Руссильоне. Но я не пришел сюда в Акс, чтобы просто пожаловаться на судьбу. Увы, я пришел предупредить вас… «Монтайю, Сабартес, еретические земли! Ныне дрожите, ибо пришел и ваш черед. Уже в этом году, вот в этом самом году, мы вас достанем. Еретики, их друзья и соучастники, мы всех вас вырвем из этих несчастных земель. Как бурьян и колючки!»

Пейре шептал с таким жаром, что сумеречный воздух старого города за Аксом, казалось, дрожал от проклятий Мэтра Пьера Жирарда, прокурора архиепископа Нарбоннского и одновременно представителя Инквизиции Каркассона. Трое молодых людей немного помолчали, словно ужасаясь этой злобе, отравлявшей тихий, мирный вечер.

— Будьте уверены, они готовят удар, — продолжал Пейре тем же тоном. — Они готовят очень крупную операцию. Наверное, Монсеньор Жоффре д’Абли и его заместители и нотариусы, уже завершили свои досье. Они уже сопоставили, упорядочили и использовали всё то, что им удалось вытянуть из жителей Акса, Тараскона, Лордата и Ларната во время допросов…

Они еще обменялись кое–какими соображениями, как мрачными ожиданиями, так и светлыми надеждами. О дороге Добра, которая все сужалась, о голосе Добра, звучавшем все более и более приглушенно. Повсюду, на всех четырех концах света, травят добрых людей. Люди умирают без утешения. В Тулузе и Каркассоне зажигают новые костры. Добрые люди, которые еще остались у нас — уйдут ли они вскоре за горы, в Ломбардию, в королевство Арагон, как это сделали уже Фелип де Талайрак и Гийом Белибаст? А что станется с верующими? Пейре, перед тем, как пуститься в обратный путь ночью, в Фенуийидес, жадно расспрашивал своего брата Гийома. Ему ужасно хотелось поговорить об отце, матери и младших братьях. О малыше Жоане, невысоком для своих десяти лет, но который больше всего на свете любит спать вместе с овцами. О маленьком Арноте, поскребыше с острыми коленками, вечно цепляющемся за юбки матери. Об Азалаис. Азалаис, которая все чаще и чаще заламывала руки в тоске и страхе. Об ее влажном взгляде и мешках под глазами. О Раймонде Маури, массивном, молчаливом, сгорбленным за своим ткацким станком. О Монтайю, полнившейся тысячей шелестящих злобых слухов. О Монтайю, где даже старые друзья уже не осмеливаются смотреть тебе в глаза.