Анн Бренон - Сыны Несчастья

Конечно же, в Планезес я стал нежелательным. По крайней мере, для Гийома Андрю, самого слишком часто замеченного в связях с дорогой Добра и которому было чего бояться как за себя, так и за своих родных. Ему было очень сложно держать на службе человека, находящегося под прямым прицелом Инквизиции. Человека, вся семья которого, все соседи и родственники были арестованы и допрашиваемы в Каркассоне, и который, скорее всего, составит им компанию. Человека, имя которого, возможно, уже сто раз упоминалось в показаниях его близких, и которого рано или поздно самого начнут разыскивать и арестуют, чтобы он предстал перед инквизиторами и ответил им на все вопросы, касающиеся ереси… Приблизительно такие слова сказал он мне, и я не возражал ему. Я только ответил, что в любом случае я не останусь надолго в Фенуийидес, потому что оно так же безопасно для меня, как веревка, на которой балансирует над пустотой канатоходец. Я просто хочу дождаться развязки, и узнать, что станет с моими близкими. А потом — пойду, куда забросит меня жизнь, и где я смогу и дальше передвигаться, по возможности, не балансируя с такой опасностью для жизни.

Меня очень быстро наняли в соседней деревне Расигуэре. Это был Пейре Констанс, богатый скотовод, никогда особо не заботившийся о спасении своей души и потому не боявшийся процессов о ереси — ему просто был нужен хороший пастух. Я оставил свою собственную отару в Планезес, куда я регулярно наведывался, чтобы закончить свои дела. На этот раз Несчастье не застало меня врасплох и не лишило меня всего, как это случилось в Арке три года назад. У меня были средства для жизни и даже для того, чтобы помочь своим близким, если бы тем удалось выжить. Мне нужно было продать все, что у меня было. Моих овец, эту красивую отару, которую благодаря своим братьям я сумел спасти из Арка и которая с того времени изрядно умножилась. Прекрасные тюки весенней шерсти. Кусок земли с виноградником, дом и право прохода между Латур де Фенуийидес и Планезес, которое я приобрел. Насчет животных, моих овец и ягнят, моих баранов, которых я так тщательно подбирал, то братья Андрю даже не торговались. Можно сказать, они мне хорошо заплатили, по шесть монет за голову и в два раза больше за баранов. За моего большого черного барана они заплатили пятнадцать монет. Посредником в остальных моих делах выступил мой кум Арнот де Н’Айглина, бальи Планезес: особенно в деле о продаже земель и прав. Он сам продал мой дом. К зиме всё было уже улажено. Все деньги, поступившие от продажи, я доверил Арноту де Н’Айглина, чтобы он хранил их для меня и моих близких, если они за ними придут. Если за тобой следит Несчастье, нужно всегда быть готовым к удару, чтобы его отразить, да и не следует отягощать себя лишним грузом. Чтобы успеть отпрянуть.

У Эн Констанса, в Расигуэре, мне было где жить и чем заняться. Чаще всего я был с отарой, чем в деревне, на террасах или виноградниках. Я чаще бывал в пути, днем и ночью, чтобы собирать новости. Иногда я ходил в сторону Разес, иногда в сторону Сабартес — но так, чтобы не приближаться слишком близко к Монтайю. Во время своих вылазок я встречал других пастухов, с которыми я был в прекрасных отношениях и которые рассказали мне хорошие новости о младших братьях. Хотя они остались одни в Монтайю, это продлилось недолго. Мой брат Бернат, самый младший из тех, кого арестовали, был освобожден первым. Он вернулся в Монтайю под конец сентября, вместе с несколькими другими людьми. Он тут же занялся тем, чтобы зарабатывать на хлеб младшим. В декабре вернулись также мои отец и мать, и моя сестра Раймонда Марти.

— Но все в руках графа и Церкви. Кастелян и священник наблюдают за тем, что будет. Все наше имущество конфисковано. Им не на что жить, — сказал мне Бернат. — Они вынуждены просить милостыню.

Мои отец и мать вынуждены просить милостыню. Опустошенные тюрьмой, запуганные допросами, они живут в окаменевшей от страха Монтайю. Они должны жить в одном месте и ожидать, пока их вновь не приведут в Каркассон к инквизитору для выслушивания приговора. Мой младший брат, Бернат Маури, был более свободен в передвижениях. Поскольку он был малолетний, инквизитор не предъявил ему более тяжких обвинений. Он постарается бежать в Сердань, сказал он мне, как уже сделало много таких, как он, молодых людей, пытаясь строить новую жизнь вдали, вне досягаемости Инквизиции. Как Пейре и Раймонд Изаура из Ларната, как Арнот и Гийом Маурсы из Монтайю. Как Раймонд Баралье из Жебец. Брат спросил, хочу ли я уйти вместе с ним. Я сказал ему, что пока еще нет. Что я попытаюсь спасти всё, что еще можно спасти, и по крайней мере, помогать нашим старым родителям и младшим братьям. Но вновь отчаяние и смертная тоска овладели мною, и я схватился за голову и застонал. После того, что произошло, я не знал, что делать, совсем не знал… В пользу моего выбора остаться говорило то, что наши родители слишком стары и больны, чтобы преодолеть перевалы и бежать по ту сторону гор. Они будут ожидать своего приговора в Монтайю. Они говорили, что почти ни в чем не признались. Возможно, их приговор не будет таким суровым? Возможно, они смогут начать жизнь заново?

Когда мой брат Бернат возвращался в Монтайю со встречи, которую я ему назначил в Доннезан, он нес для наших родителей тугой кошелек, который я для них передал. Шестьдесят больших турнусов серебром. Достаточно приличная сумма. Какое–то время они могут ни в чем не нуждаться. Может, если я сумею, то вскоре передам им еще что–нибудь. Если я сумею, если Бог так захочет… или, скорее, если Монсеньор Жоффре д'Абли так захочет. Или дьявол. Но удары падали один за другим.

Я испытавал такую тоску по братьям, Гийому и Раймонду, которых инквизитор не освободил, а продолжал допрашивать. Какое–то время меня преследовала дурацкая мысль, что Гийом Белот, следуя везде за моим братом Гийомом Маури, попался вместе с ним на крючок инквизитора, и что, может быть, они так и остались неразлучными, и даже сидят теперь в одном застенке. Но потом я узнал, что и моя младшая сестра Гильельма, и она также во власти Инквизиции, что ее поймали в Тулузэ ищейки инквизитора Бернарда Ги, когда она пыталась спасти Мессера Пейре из Акса. Храбрая девушка, добрая верующая! Ее арестовали чуть ли не в одно время с добрым человеком. Ее держали и допрашивали в Тулузе, а потом перевели в Каркассон, в распоряжение Монсеньора Жофре д'Абли. И я не знал, где Бернат Белибаст, даже не знал, жив ли он еще.

Я изо всех сил сопротивлялся соблазну бежать, ринуться в путь зимой, по снегам, как я уже проделывал раньше, по совету славного Гийома Бенета из Монтайю, который ныне уже умер в Муре Каркассона. Я знал, что куда бы я не ушел, везде смогу зарабатывать себе на жизнь — такой пастух, как я, почему бы и нет? Однако я сопротивлялся. Из всей моей семьи только я один был еще по–настоящему свободен, только я один способен был еще попытаться разорвать пута и обломать рога судьбе. Я знал, что на Монтайю уже начали обрушиваться приговоры. Самыми первыми пали приговоры против умерших и против домов. Как можно судить дома и мертвых? Я полагал, что если инквизиторы осуждают камни, то в этом у них есть какой–то интерес. Трупы добрых верующих, тела тех, кто умер, как они говорили, в еретической заразе, исторгались с кладбищ, их волокли по улицам в корзинах, чтобы сжечь, как падаль, на площади в знак их вечного проклятия. А дома, их бедные дома, где они слушали проповеди и молитвы добрых людей, должны были быть разрушены до основания и сожжены.