Юсиф Чеменземинли - В крови

— Посмотрим, какие новости доставит Муса — Солтан. Когда он в первый раз вернулся из России, вести были добрые.

— И теперь будут добрые.

— Как знать… — Вагиф задумался. — Примут ли они наши условия? Я написал, что мы согласны принять покровительство России при условии сохранения ханского трона. Поймут ли они, в чем тут дело? И согласятся ли?

— А если не согласятся, что мы теряем?

— Ничего, разумеется. Но нам нужно время. Нужно выждать, посмотреть, как будут разворачиваться события. Продвижение русских на Кавказ весьма обеспокоило и Иран и Турцию. Знаешь, что пишет Сулейман–паша? Русские в Тифлисе — это огонь, который сожжет вас всех. Как тебе это кажется — убедительно? — Вагиф вдруг улыбнулся.

— Ты что смеешься? — Алимамед удивленно взглянул на друга. — Смешное вспомнил?

— Нет! Мне вдруг пришла в голову мысль: в кои–то веки удается нам побыть наедине, но мы и тут не можем спастись от этих нудных разговоров!.. Ведь во всем ханстве ты единственный человек, с которым можно посидеть, потолковать, излить душу… — Вагиф помолчал. — А все–таки правильная эта пословица: «От чрезмерного усердия только чарыки рвутся». Зря хлопочем. Конечно наши старания не бесплодны, и когда–нибудь мы достигнем цели. Но очень уж она далека!.. Жизнь — это река, поток… Что мы с тобой против этого потока? Ханы дерутся, хватают друг друга за глотку. Ради власти ни готовы на все: брат убивает брата, отец — сына! Они выкалывают друг другу глаза, рушат селения, губят тысячи людей, и все ради прихоти того или другого повелителя!.. Сил нет глядеть! Сердце ноет, ноет, и ничем не заглушишь, не утишишь проклятую эту боль!.. Знаешь что, давай пошлем за Кязымом! Очень занятный человек! Может, развлечет немножко!..

Вагиф велел слуге тотчас отправить нукера за Кязымом.

— К добру ли? — спросил Кязым, появляясь в дверях. Он был встревожен — слуга Вагифа поднял его с постели.

— Только к добру! — приветливо отозвался Вагиф. — Проходи, располагайся, как дома!

Кязым сел. Взглянул на угощение: сушеные плоды тутовника, очищенные орехи.

— Отведай! — предложил ему Вагиф.

Кязым засмеялся.

— Как нахичеванскую дыню есть, небось не вспомнил! На орехи зовешь!.. Знаешь, что не по зубам мне!

Вагиф попытался что–то сказать, но Кязым прервал его, у него уже готова была присказка:

— Однажды Молла Насреддин увидел во сне, будто деньги даром раздают. Всех оделили и ему дали, только всем светлые деньги, а ему почему–то черные! Обиделся Молла, крик поднял. Даже проснулся от своего крика.

Глядит — в руках–то пусто. Закрыл опять глаза: «Ладно, пускай будут черные, давайте!» Так и я, давай хоть орехи!

Он взял с блюда несколько ореховых ядрышек и бросил в рот. Вытирая платком слезы, Вагиф глядел на Кязыма — ждал от него новых веселых историй. А тот мял беззубыми челюстями ядрышки, пытаясь разжевать

— Что, братец, — усмехнулся Вагиф, — сломалась твоя мельница?!.

— Да как же ей не сломаться–то: за свой век столько ячменя челюстями перемолол, что, как услышу на улице «Тоггуш!» [55] Тоггуш — оклик , которым останавливают ослов. , враз останавливаюсь.

— Ну, Кязым, — воскликнул восхищенный Вагиф, — и впрямь нет тебе равного в острословии! Теперь, как начнет хан понапрасну гневаться, отправляйся во дворец! Большие дары получишь!

Кязым, опустив голову, смущенно потер руки.

— Спасибо на добром слове, только мы, ахунд, люди простые, нам дворцы ни к чему. Знаешь, небось пословицу: «Кто с ханом бахчу засевает, у того урожай со спины снимают»?

Мирзе Алимамеду, человеку осторожному и осмотрительному, не по себе стало от подобных вольностей, и он поспешил переменить тему.

— Смотри, ахунд, — Мирза Алимамед кивнул на догоревший камин, — огонь–то, кажется, хочет нас предать!..

— Ничего, с этим мы справимся!

Вагиф крикнул слугу, приказал подбросить в камин дров и сменить догоравшие свечи.

— И скажи, пусть халвы приготовят! — попросил Вагиф. — Посидим еще — ночь длинна!..

— Ты сказал «халва», и мне сразу случай один вспомнился, — с усмешкой начал Кязым. — Я тогда молодой еще был, в Иране воевал. Возле Ахара в плен попал. Пригнали нас в Ахар, меня одному хану продали в нукеры… Важный хан был, из самих Джаванширов!

— Выходит, у вас родство!.. — усмехнулся Вагиф.

— Да уж выходит… Вообще–то он вроде меня: не больно за богатством гнался. Как говорится, «пускай брюхо пусто, лишь бы забот не густо». Небольшое именьице у него было, тем и жил, в войны особо не ввязывался. Пуще всего на свете любил он занятных людей — все добро свое на них перевел. И нукеров себе выбирал повеселее, позабавнее. Вот раз поднимается он по лестнице, а я — за ним следом. Взял да прямо на лестнице и пощекотал ему ногу. Обернулся он, глядит гневно, а я ему: «Прости, хан, ради аллаха, я ведь думал, это ханум!..» Расхохотался он: «А ты, — говорит, весельчак, мне это нравится! Откуда родом–то будешь?» — «Из Карабаха». «Это почему же он так называется?» — «А потому, — говорю, — что мы все снегом скрепляем: ведут люди меж собой счет, обязательно на снегу пишут, чтоб крепче морозом скрепило». Усмехнулся хан: «Ну что ж, считай, что твою сегодняшнюю проделку я тоже на снегу записал. Иди!» Я сошел было с лестницы, и окликнул его: «Хан, а хан! Не понял я: мою судьбу ты написал черным, или на снегу мою вину?» [56] Непереводимая игра слов: гар — снег; гара — черный . . Усмехнулся хан, только эта его усмешка мне уже не понравилась, струхнул я. Какой–никакой, а хан, перечить ему не положено; разгневается, так и голову отрубить может. А он вдруг как закричит: «Убирайся, не то халву будут есть на твоих поминках!» — «Я бы рад убраться, хан, да ворота заперты!» Рассмеялся он, посветлел лицом: «Ты, говорит, видно, большой забавник! Ладно, проси у меня что хочешь, только уходи с глаз долой!» «Раз такое дело, — говорю, — отпусти меня. Вели через Аракс переправить, на родину вернусь! Подумал, подумал хан — и согласился. Даже денег на дорогу дал».

— Выходит, не по вкусу ему пришлись твои штучки, хоть он и любитель! — Вагиф улыбнулся.

— Не в том дело, ахунд. Хан очень жен своих берег. Решил, видно, что шуточки мои до добра не доведут. А я ведь нарочно все так и подстроил, чтоб он меня прогнал!

Принесли халву, пшеничные лепешки. Соблазнительно запахло шафраном.

— Эх! — протянул Кязым, вожделенно глядя на халву. — От такой еды, как говорится, и мертвый воскреснет!

Вагиф разломил лепешку, для смягчения обильно сбрызнутую водой.

— Посмотрим, чем ты нас после этой халвы удивишь, — сказал он, раскладывая халву. — Шафран, он ведь веселость придает!

Кязым быстро умял два солидных куска халвы, глаза у него весело заблестели.

— Ахунд, — сказал он, с чавканьем дожевывая халву — ты сказал «веселей» и мне сразу случай один на память пришел. Попал я как–то в Ардебиль. Осень стояла, грязь непролазная… Холодно, голодно, да и поистратился я… И встречается мне на улице человек, небольшого росточка, косоглазый. Я ему: «Как эта махалла называется?» Спросил и гляжу на него, а он как на меня набросится с кулаками! Папаха с меня свалилась и прямо в грязь. А ведь я всего только и спросил, как махалла называется. Я всерьез, а он почему–то воспринял мой вопрос как насмешку… Ну да ладно, напялил я свою грязную папаху, иду дальше, вдруг вижу люди чего–то все в один двор сворачивают. Что, спрашиваю, случилось. Оказывается, покойник в этом дворе. «Это, — думаю, — кстати, зайду. Сочувствие выражу, а заодно силы подкреплю поминальным пловом!» Захожу, прилаживаюсь. И вдруг вижу: встает один из гостей, подходит ко мне, сочувствие выражает. Я малость опешил. Или, думаю, они здесь все чумовые, или это я спятил… А оказывается, в том городе такой порядок: в знак траура папаху грязью мажут. Папаха–то у меня вся в глине была, вот и сошел за родственника. Уж похохотал я лотом…