Сергей Сиротинский - Путь Арсения

Василий Михайлович посмотрел ему в лицо и понял, что Миша действительно никуда не уйдет.

— Ну, и характер! — засмеялся он. — Вот, Сергей, ипомощничек! Как же ты останешься, ведь твоих вещей мы не взяли? — вновь обратился он к сыну.

— А я их сам уложил. Внизу, на самом дне повозки,— ответил Миша.

— Ну и ну, предусмотрел!—отец провел ладонью по голове сына и добавил: — Надень шапку, а то солнце припечет.

Повозка покатилась дальше. Далеко впереди бежали собаки, рядом с повозкой, держа в руках вожжи, шел Миша.

Василий Михайлович Фрунзе (отец Михаила Васильевича)

Дорога вскоре свернула в сторону от Алмединки и пошла в горы. Она сузилась. Повозка, громыхая колесами, часто съезжала с нее. Миша забрался наверх, то и дело дергая вожжами, понукал лошадь.

«Едем в горы,— думал он. — Может, барса встретим. Вот это будет да! Охота!»

Вдруг он заметил, что шедшие впереди отец с Сергеем остановились. Возле них был всадник. Миша подхлестнул лошадь, и она, подбрасывая на неровной дороге повозку, побежала быстрее. Поровнявшись с охотниками, Миша

G

увидел, что из-за спины всадника торчит винтовка. Она повешена вниз дулом. Всадник говорил с отцом по-киргизски. Многих слов Миша еще не понимал, а других не расслышал. Но одну фразу запомнил.

— Скорее, он может умереть,— сказал всадник.

Отец вернулся к повозке, достал ящичек с медицинскими инструментами и передал его Сергею.

— Ступай, Сергей, я тебя догоню. — Потом повернулся к сыну. — Мишук, ты с повозкой побудь, а мы сходим к логову барса, высмотрим его. Ладно?

— Ладно,— сказал Миша, думая о словах всадника:— «Кто может умереть? Неужели барс?»

После того как отец, догоняя Сергея и незнакомого всадника, скрылся в кустарнике, прошло много времени. Мише надоело сидеть одному. Он спустился с повозки и подбежал к кустарникам, за которыми скрылся отец. Не обнаружив ничего особенного, стал осторожно пробираться глубже. За кустарниками путь мальчику преградила большая черная скала. Миша обогнул ее и вдруг увидел оседланных коней. Немного поодаль толпились люди. Среди них Миша узнал отца. Василий Михайлович стоял на коленях и был чем-то так занят, что даже не поднял головы и не заметил сына. Киргизы, толпившиеся на лужайке, были незнакомы, но они, видимо, узнали сына доктора, приветливо закивали и заулыбались. Вблизи Миша увидел, что отец, закончив бинтовать голову раненого, принялся за его плечо. «Так вот о ком говорил всадник!» — вспомнил Миша. Он подошел к Сергею и тихонько спросил:

— Дядя Сережа, кто это?

Сергей наклонился к самому уху мальчика и прошептал:

— Кадырбай — батыр. Только смотри, Миша, помалкивай. Сболтнешь, отец крепко рассердится на тебя.

Миша не спускал глаз с лежавшего на земле человека. Вот он, защитник угнетенных киргизов, которого боятся царские генералы! У Кадырбая бледное, с желтым отливом, широкое лицо, узкие черные глаза. Тонкие губы плотно сжаты; он крепился, превозмогая боль. Когда отец кончил перевязку, Кадырбай протянул ему руку и по-русски сказал:

— Спасибо, Василь, большое спасибо! Сын это? — и глазами показал на Мишу.

Василий Михайлович оглянулся:

— Мой... Мишка. Увязался за нами.

— Ничего. Мишка молчать будет,— сказал Кадыр-бай. — Настоящий мужчина умеет молчать. — Он улыбнулся Мише, вытащил из-под седла, подложенного под голову, камчу с серебряной насечкой на рукоятке и протянул Мише. — Возьми, Миша, на память! Сам помни, а для остальных забудь друга твоего отца Кадырбая.

Красный от смущения, Миша взял камчу. Он был очень рад дорогому подарку. Когда возвращались к повозке, Василий Михайлович сказал:

— Ну, Мишук, помни: никому ни слова о том, кого видел и что я там делал. Никто не должен об этом знать. А про камчу спросят, скажи, что я тебе ее подарил. Запомнишь?

— На всю жизнь,— ответил Миша.

Отец и Сергей с трудом развернули на узкой дороге повозку и направились обратно. Предварительно они сговорились сделать на Алмединке привал и выкупаться.

— А когда же на охоту? — разочарованно спросил Миша.

— В следующий раз, сынок. На сегодня хватит, поохотились.

Смерть отца

Пишпек (ныне г. Фрунзе — столица Киргизской ССР)—до революции захолустный уездный городок Семиреченской области. В нем насчитывалось около шести тысяч жителей. Кроме кустарных предприятий, в городе не было никакой промышленности. Строился город как попало. Между домами встречались огромные пустыри, у каждого дома сады, огороды. Широкие улицы были только в центре города, на окраинах же так узки, что на некоторых с трудом разъезжались две повозки.

Издали город казался красивым, утопающим в зеленых садах, а вблизи — одноэтажные, редко двухэтажные, дома, пыльные, немощеные улицы; слой пыли доходил чуть ли не до полметра. В дожди улицы затопляла грязь,— не было тогда ни прохода, ни проезда по городу.

Пишпек — один из форпостов царизма в Средней Азии. Большинство жителей его составляли люди, соблазненные возможностью легкой наживы: чиновники, торговцы, отставные военные. Одних привлекало сюда высокое жалованье, другие наживались на обмане и грабеже киргизского населения. Недаром в дореволюционном Пишпеке главным занятием жителей считалась «торговля с киргизами».

Люди жили скучно. На весь город имелся один велосипед, принадлежавший купцу Москвину. Когда Москвин катался по улицам города, толпы мальчишек, разинув от удивления рты, бежали за ним вслед. Да и не только

Дом в г. Пишпеке (ныне г. Фрунзе, столица Киргизской ССР), где родился М. В. Фрунзе

дети — взрослые и те с изумлением поглядывали на сверкающую спицами «самокатную» машину.

В этот-то город, по окончании срока военной службы, и прибыл медицинский фельдшер Василий Михайлович Фрунзе. Занимал он здесь должность помощника городского врача. На окраине города был у него свой одноэтажный деревянный домик и, как водится в Пишпеке, фруктовый сад.

В этом доме 21 января (2 февраля нового стиля) 1885 года у Василия Фрунзе родился сын Михаил.

Семья Фрунзе состояла из семи человек: отца — Василия Михайловича,, матери — Мавры Ефимовны, сыновей —

Константина и Михаила, дочерей — Клавдии, Люши и Лиды.

Жили Фрунзе не богато, скорее даже бедно. Несмотря на возможность быстро и легко заработать, Василию Михайловичу никак не удавалось выбиться из постоянной нужды. Он не принадлежал к тем людям, которые без стыда и совести обогащались, эксплуатируя и обманывая местное население. Это был человек безукоризненно честный и умный, с большим добрым сердцем. Общительный, отзывчивый к людям, он, однако, сторонился местной купеческой и чиновничьей верхушки. Алчность и черствость местных купцов и чиновников претила его независимому, твердому характеру.