Михаил Старицкий - Перед бурей

—Святая истина! — пропел в тон Ясинский.

Все захохотали. Сдержанное, натянутое настроение пред лицом таких важных магнатов, ослабленное несколькими кубками доброй старки и других настоек, теперь сразу удало, всяк почувствовал себя развязным и смелым.

—В каких это Вилах, — спросил небрежно Богдан, — что на Татарском току или за Чертовым провальем?

—За Чертовым, за Чертовым, где крутится бесом бурчак, — ответил Чаплинский, наполняя свату вновь кубок, — а что, думаешь попытать свою долю?

—И спрашивать нечего: наша доля затылком стоит.

Совершили третье общее возлияние, подали новую перемену. На этот раз в глубоких вазах появились литовские колдуны.

—Пышное панство! — заявил торжественно хозяин, — И рыба, и колдуны любят плавать, так вот рекомендую легкие прохладительные — толстые фляги наливок, ратафий [92] Ратафия – наливка. , запеканок, мальвазий [93] Мальвазия – вино из белого винограда одноименного сорта. . Черпайте из них обильно и спешно, ибо с появлением царя питей, нашего старого, седого меда, всякие пустяковины будут убраны.

—Добрая рада! — зашумели гости и потянулись все к флягам.

—Не буду времени тратить, ясновельможный пане! — крикнул уже смело Ясинский, опоражнивая кубок.

Начались меж соседями и вразбивку потчеванья и чоканья.

—Слыхали ли, Панове, — заговорил один из молодых землевладельцев, — вновь начались хлопские бунты.

—Что? Где? — обратились многие к шляхтичу.

—Да вот, у моего брата за Киевом был случай: не захотели панщины отбывать хлопы, стали галдеть, что прежним владельцем им даны зазывные льготы. [94] Зазывные льготы – льготы, которые обещали паны переселенцам, зазывая их на свои земли.

—Ишь ты! — заволновались некоторые. — Послушай их, так и хозяйство все брось!

—Ну, и что же, пане добродзею? — заинтересовался Заславский, да и другие притихли.

—Брат-то, ясновельможный пане, расправился с ними по-шляхетски: написал им новые условия на спинах.

Взрыв хохота прервал рассказчика.

—Да, Панове, а одно село, которому такое решение не понравилось, сжег он дотла.

—С хлопами? Так начадил сильно! — икнул Ясинский.

—И убытки понес, — добавил мрачно Богдан.

—Конечно, — загорячился пан с бычачьей шеей, — а что поделаешь? Вот и у меня в соседстве повесили эконома хлопы.

—Плохое предзнаменование, — отозвался Заславский, — и многому виною мы сами.

—Конечно, ясноосвецоный княже, — подхватил развязно молодой шляхтич, — потворство, полумеры, паньканье...

—Жестокость, — подсказал Шемброк.

—Соблазняются такими мыслями многие, — промычал Комаровский.

—«Аще око тебя соблазняет, вырви его и верзи вон», — с чувством сказал пробощ, поднявши набожно взор.

—Отвратительная слабость, — зарычал Цыбулевич, — не манерничать нужно с этим быдлом, а залить сала за шкуру...

—Как князь Ярема кричит: «Огнем и мечем!» — улыбнулся насмешливо Заславский, — только вот в чем беда: после огня и меча ничего не остается.

—Да, ясный княже, нам, властителям, это невыгодно, — сказал, покрасневши, Хмельницкий.

—Я вот потому и рекомендую лучшее правило — канчуком и лозой! — выпятил багровые глаза Цыбулевич.

—Виват, пане! — потянулись многие к толстяку с кубками. —Виват! — поднял свой и Богдан. — Вы там канчуками разгоните, а народ и бросится к нам, вот тогда в поместьях вельможного нашего панства и будет сила рабочих...

—Слава нашему пану сотнику! — закричали одни, а другие расхохотались.

—Слава свату, слава! — чокнулся с Богданом Чаплин­ский. — Только и с нашим подлым народом нужно камень за пазухой держать. Предпочитая регламент дана Цыбулевича, я предлагаю в дополнение еще более остроумные меры, как например: жажду, голод, холод, зуд...

—Воистину, претерпевший на теле душу свою соблюдет, — вздохнул пробощ.

—Отец мой, — заметил иронически Конецпольский, — очень уж этому быдлу потворствовал: льготы давал, поборы брал ничтожные, а потому такие ж и доходы.

—Ну, мы их увеличим! — задорно крикнул Чаплинский.

—Я ведь, свате, тоже за доход: чем больше его в наших поместьях, тем лучше, — вмешался. Хмельницкий якобы небрежным, веселым тоном, но заметно было, что в голосе его прорывалась сдерживаемая злобная хрипота, изобличавшая внутреннюю бурю. — Только, по-моему, первая, забота доброго хозяина, чтоб быдло его было в силе и в теле, а если его изнурить голодом, да холодом, да нужею, так работы с него не будет; значит, и выйдет: «Ни богови свичка, ни чертови кочерга!» А насчет дохода, так его можно увеличить, либо выдавливая сильнее из одной макухи (жом) олею, либо увеличивая число макух.

—Ловко, ловко, пане! Голова! — поддерживали Богдана местные шляхетные землевладельцы, а пьяненький Барабаш даже облобызал своего сотника.

—Теперь запугивание панства этим схизматским хлопством никчемно, — вмешался вдруг в разговор сильно охмелевший Ясинский. — У пана сотника все старое в голове: минуло, прошло! Теперь, если бы что, так только мокрое место, — нагло он опрокинул свой кубок и разлил по скатерти драгоценную влагу.

—Совершенно верно, — поддержал и Чаплинский.

—А если от пана Цыбулевича и его соседей перебегут к нам все хлопы, — добродушно засмеялся седенький старичок, — так чтобы не было волнения...

—У Речи Посполитой хватит на всех канчука! — крикнул заносчиво Комаровский.

—У меня-то волнений не будет, ручаюсь, — высокомерно сжал брови молодой староста, — хотя я и сокращаю, и уничтожаю эти глупые льготы... Я и с паном сотником не согласен: по-моему, и макух нужно больше завести, и выдавить каждую посильнее.

Богдан заскрежетал зубами и выпил залпом огромный кубок наливки.

Чаплинский, заметив желчное раздражение своего патрона, поторопился замять эту опасную тему, начав разливать в ковши новые хмельные дары своей родины. На столах появилась грудами жареная дичь — лебеди, тетерева, глухари, рябчики. Панство потянулось тащить на тарелки руками жирное, обложенное салом мясо, но ело уже более лениво, небрежно, как говорят, ялозило им руки и губы. Лица у большинства гостей были сильно возбуждены, глаза горели, пот скатывался свободно ручейками по лоснящимся, красным щекам.

—Нет, что ни говорите, панство, — начал-таки снова, тяжело отдуваясь, Цыбулевич, — а единодушия у нас нет: если бы вся благородная шляхта постановила давить без потачек псю крев, так давно бы эта сволочь и пищать позабыла.