Михаил Старицкий - Перед бурей

—А что, ясный княже, — начал неуверенно Хмельницкий, — как поживает спасенная мною панна? — Богдан усиливался придать равнодушный, небрежный тон голосу, но это не выходило. — Я вот за хлопотами всякими забыл осведомиться... а лет пять, почитай, не видел...

—Пан про Марыльку спрашивает? — словно очнулся канцлер. — Что ж ничего... поживает... выросла, похорошела, всех пленяет... Но ее красота идет, кажется, в разрез с качествами души, отуманивает ее... все чем-то недовольна панна... работать совсем не желает... хочется ей из Варшавы... Полагаю, что ее гложет зависть к положению других... жажда к пышному малжонству [119] Малжонство – замужество. , чтобы splendere et emperare (блистать и повелевать), а такого-то бедной девушке не найти — вот и раздражение и недовольство...

—Неужели эту юную головку обуял змей честолюбия? — усомнился в обидных предположениях княжьих Богдан. — Быть может, сиротливое сердце ищет просто щирой любви?

—Возможно... Только в нашем доме она была, как равная, как шляхтянка... Правда, ей, бедняжке, все неудачи... Да, к сведению, и наследство ее совершенно ускользнуло — и вследствие лишения всех прав и защиты законов баниты, и вследствие права первого захвата, и, наконец, вследствие того, что этого волка Чарнецкого можно заставить возвратить заграбленное лишь силой... вооруженной рукой... Таковы-то порядки в этой пресловутой Речи Посполитой!

—Я так и думал, — печально заметил Богдан.

—Ну, так вот и это обстоятельство ее гнетет, — продолжал канцлер, высморкавшись с достоинством громко и напоив воздух ароматом своего платка, — одним словом, она куда-то стремится... вспоминает пана...

—Бедняжка, — вспыхнул Богдан, — я дал клятву умирающему отцу, что приму и воспитаю его дочь, как родное свое дитя, сделаю сонаследницей моего скромного состояния... Оттого, быть может, она...

—Это с панской стороны высокий, шляхетный поступок... и если эта сиротка семьи его не стеснит...

—Никогда на свете!

—Да? — протянул канцлер, пристально взглянув на Богдана. — Это, значит, может уладить некоторое... — канцлер подыскивал слово, — некоторое недоразумение... Видишь ли, пане, Урсула, моя дочь, недавно просватана за сына гетмана Калиновского Самуила...

—Приветствую вашу княжью милость, — поторопился встать и низко поклониться Богдан, — с этою семейною радостью. Дай бог, чтоб им сияло вечное солнце без туч и без бурь.

—Спасибо, пане писаре, — протянул руку канцлер, — так вот, когда господь благословит и исполнится этот союз, то Марылька, действительно, останется здесь одна еще на большую тоску и уныние...

Каждое слово Оссолинского ложилось благовонным елеем на душу Богдана; в порывах сердечных восторгов он мысленно шептал какие-то отрывочные фразы молитв, ровно бы в давние юные годы, стоя на экзамене перед строгими патерами. «Господи, помоги!.. Внуши ему... не отринь от меня этого счастья!»

—Не отпустит ли князь Марыльку ко мне? — дрогнувшим голосом спросил Богдан. — Клянусь, что она займет в моем сердце место наравне с моими детьми, что вся семья моя почтет за соизволение бога...

—Я вполне пану верю, — прервал его, видимо, довольный этим предложением канцлер, хотя и постарался придать своим словам более небрежный тон. Панна теперь стесняла его и служила часто предметом укоров со стороны пани канцлеровой. — И отец ее, поручив дочь свою пану, так сказать, указал единственно в тебе ей покровителя, да и веселее ей там будет... Но мы так привыкли, так привязались к этому милому дитятку, особенно жена и Урсула... просто души в ней не чаят... нам тяжело будет с нею расстаться; но если она сама пожелает к пану, то мы, конечно, ео ipso... [120] Вследствие этого, на основании этого (лат.). должны поступиться своими утехами ради ее счастья... Во всяком случае решение этого вопроса принадлежит исключительно ей.

—Желательно бы знать, — нерешительно заявил Богдан, чувствуя, что у него хочет выпрыгнуть из груди, от охватившей его радости, сердце, — так как его княжья мосць торопит меня выездом...

— Да, да, — засуетился Оссолинский, — так это можно сейчас, — встал он и остановился против Богдана. — Пан еще не видел своего приемыша?

—Нет, — ответил было Богдан, но, вспомнив, что мог кто-либо видеть его здесь или в саду, вместе с Марылькой, а то и она сама могла сознаться, смутился и начал неловко поправляться, — т.е. видел случайно, вскользь, выходя из дворца.

—Так вот лучше что, — потер руки канцлер, — пан не откажется поснидать вместе с моею семьей, выпить келех бургундского, присланного мне в подарок от его эминенции Мазарини. Семья моя будет только одна. Пан там увидится с своею названною дочкой, — там и столкуемся.

—Много чести, — поклонился Богдан, — не знаю, как и благодарить.

—Пойдем, пойдем, любый пане, — взял слегка под руку Богдана Оссолинский и отворил боковую дверь.

Пройдя через анфиладу роскошных покоев, ввел Оссолин­ский Богдана в столовую, отделанную орехом и дубом и увешанную кабаньими, турьими и оленьими головами; направо от входных дверей громоздился до самого потолка чудовищный изразцовый камин, украшенный вверху рядом синих фарфоровых фигур, а налево, напротив, стоял огромнейший красного дерева буфет, изукрашенный резными барельефами и наполненный золотою и серебряною посудой.

В столовой сидели уже за столом ясноосвецоная жена канцлера, княгиня Каролина, ее дочь, бесцветная блондинка Урсула и Марылька; последняя, заметив входящего Хмельницкого, вспыхнула до корня волос и быстро подошла к буфету, словно желая отыскать что-то, да и прикрылась дверкой, как щитом...

Оссолинский представил жене своей Богдана; та свысока поклонилась и произнесла сквозь зубы:

—Приветствую пана.

—Падаю до ног ясноосвецоной княгини, — отвесил Богдан глубокий, почтительный поклон.

Урсула окинула козака высокомерным взглядом, наклонила завитую, с претензией зачесанную голову и процедила:

—Пусть пан сядет.

—Ваше милостивое внимание, ясная княжна, вызывает в моем козачьем сердце порывы благодарности: в прекрасном теле душа всегда прекрасна.

Марылька быстро оглянулась на Богдана и снова закрылась дверкой буфета.

—Пан слишком щедр на похвалы, — ответила с кислою улыбкой Урсула, — но я их не могу принять на свой счет.

—Однако я не знала, что козацкие рыцари так же хорошо владеют словом, как и мечом, — снисходительно удивилась княгиня.

—Красота, ваша княжья мосць, — ответил элегантно Богдан, — делает чудеса: и Марс слагал гимны Киприде.