Михаил Старицкий - Перед бурей

—Богуна, Богуна! — подхватило множество голосов.

—Да, козак славный, — согласился и Пешта, — и храбрый, и честный. Только молод еще, братья, а в нашей справе надо не смелую руку, — все вы, братья, смелы, как орлы, — а нам нужно рассудливую голову.

—Правду, правду говорит! — отозвались голоса.

—А и главное, — продолжал Пешта, — что его теперь здесь нет: ведь он в Брацлавщине.

—Верно! В Брацлавщине! — подхватили другие.

—То-то ж, пока мы за ним посылать будем, нас здесь на лапшу посекут ляхи. Ждать нам некогда.

—Некогда! Некогда! — перебили его шумные голоса.

—Бить ляхов! Смерть Потоцкому!

И снова знакомый голос наэлектризовал толпу. Крики, проклятия слились в один бесформенный рев.

—Народ горит, — заметил Кривонос Половцу, бросая взгляд по тому направлению, где узкое ущелье расширялось в грот и где освещенная огнем двух пылавших костров волновалась разгоряченная толпа, — а нет еще Нечая и Чарноты!

—Расставим и проверим сторожу, — заметил Половец.

В глубине узкой тропинки послышалась удалая песня: «Гей, хто в лиси, озовыся!» И из-за деревьев, сдвинувши шапку на затылок и широко распахнувши жупан, показался Чарнота.

—С чего это ты, с чего ты запел? — набросился на него Половец, — Или хочешь посзывать всех польских дозорцев?

—Некого! — ответил бесшабашным тоном Чарнота. — Двое из них встретились мне на дороге. Не хотелось мне оказать ляху услугу, да что было делать: пришлось даровать им вечный покой!.. Да еще и снежную могилу насыпать, чтоб не отыскали друзья. А остальные все пируют в замке, от огней побелела даже черная ночь.

—Пируют, дьяволы, на наших грудях, — мрачно заметил Кривонос. — А тебе оттого так и весело стало, что ты и песню затянул?

Лицо Чарноты вдруг стало серьезно.

—Ты этого, брате, не говори, — произнес он тихо. — Я, быть может, только горилкой да вольною песней и душу козацкую спасаю.

И, как бы сожалея о вырвавшихся у него прочувствованных словах, Чарнота круто повернулся и широкими шагами направился к пылавшим в глубине кострам.

—Славный козак! — посмотрел ему вслед Половец и пошел вместе с Кривоносом расставлять сторожу, ворча себе под нос: — Не ровен час... береженого, говорят, и бог бережет.

У узкого входа в ущелье поставили двух козаков. Шесть других отошли дальше и образовали цепь вокруг оврага.

Приближение Чарноты заметили и в толпе.

—Чарнота, Чарнота идет! — зашумело ему навстречу множество голосов. — Огонь-козак! Его обрать атаманом! Он проведет и в самое пекло!

—Верно, верно! — загудели козаки.

—Н-да!— повел бровями Пешта. — Провести-то проведет, да выведет ли обратно? Пожалуй, там всех и оставит.

—Молодец на фокусы, — тихо вставил Бурлий, — а нам надо голову...

Еще один путник приблизился к спуску. Это был слепой бандурист. Он шел уверенно и смело, и даже та палка, которую он держал в руке, не служила ему опорой в пути.

—Все? — спросил бандурист у Кривоноса.

—Кажись, все, — ответил тот и, бросив последний взгляд на правильно расставленных вартовых, или часовых, повернул вместе с Половцем к оврагу.

Между тем крики в толпе принимали все более и более угрожающий характер.

—Атамана! Атамана! — кричали кругом.

—В чем дело, братья? — спросил тревожно бандурист ближайших козаков.

—А, Нечай! Нечай пришел, — закричало сразу несколько голосов, — и он, братове, козак не последний!

Но из группы Пешты раздались более громкие голоса:

—Атамана, атамана обирать!..

—Своего, а не ляшского! Кого б только? — замялись и затихли вдруг голоса.

—А что ж это я не вижу здесь нашего Хмеля? — обратился тихо к Чарноте Нечай.

—Да, его еще нет здесь, — оглянулся кругом пристально Чарнота, — я уже искал его.

—Как нет? А Кривонос сказал, что все в сборе, — изумился Нечай.

—Верно, обознался, — заметил Чарнота и прошелся снова от костра до костра.

—Нечая! Пусть Нечай нас ведет! — раздалось в одном месте.

—Чарнота! — откликнулось в другом.

—Пешта, Пешта! — загомонели сильней голоса в центре.

—А про Хмеля забыли? — крикнули разом Чарнота и Нечай.

—Обойдется и без него! Бумаг нам писать уже не нужно! Годи! Годи! — поднялись раздраженные крики со стороны козаков, окружавших Пешту.

—На кой черт? Что он за гетман такой? Все товарыство в сборе, а его нет! — загалдели со всех сторон.

—Нет, панове, — возвысил голос Пешта, замигав, словно сова, своими желтыми белками. — Хмеля нужно подождать: я сам подаю голос за Хмеля. Он все-таки в великой чести у ляхов, так, может, и за вас доброе слово замолвит, да и не так достанется всем за избрание: ведь вот меня и Бурлия, да еще кое-кого совсем вон, за хвост, стало быть, да в череду, а Богдан все-таки остался сотником... а вскоре, может, и полковником будет.

—Ну, — усомнился Бурлий, — разве поцелует папежа в пятку? {84} 84 ...поцелует папежа в пятку — иронический намек на обычай католиков целовать папу римского в туфлю

—Так что ж это? Продает он нас, что ли? — закричали Кругом несколько голосов.

—Торгуется! — процедил сквозь зубы Пешта, и хотя это слово было произнесено не громко, но оно упало на ближайших словно искра в бочку пороха.

—Долой Хмеля! Изменников не надо! Пешта атаманом! Бить ляхов и ляшских подножков! — заорали кругом.

—Кто против Хмеля? — крикнул Чарнота, выбиваясь вперед и разбрасывая толпу. — Кто обзывает его изменником? Ну, выходи, померяемся силой! Эта рука и эта грудь, — ударил он себя кулаком по груди, — ручаются за него!

—Правда, правда! — раздались в задних рядах одинокие голоса. — Он — честный козак!

—Не только честный — первая голова! — гаркнул Нечай.

—Если он умеет ладить с панами, так вы готовы на него горы вернуть, — продолжал Чарнота, горячась все больше и больше. — Тут клевещут из зависти, а вы развесили уши.

—Да что ты тут разговариваешь? — послышались в ответ разгоряченные голоса. — Какого нам черта в его раде?.. Чтоб снова предложил листы писать? Обирайте атамана! Долой Хмеля! Пешту, Пешту! — кричали с одной стороны.

—Брехня, брехня! Хмель славный козак! — заревели с другой.

—Ну, заварилась каша, — шепнул тихо Пешта, наклоняясь к Бурлию, — а мы что? Наше дело сторона! — усмехнулся он злобно и стал прислушиваться к крикам толпы, отпуская иногда два-три метких слова и разгорячая тем еще более обезумевшие от отчаяния головы.