Михайло Старицкий - Буря

— Лисица! Изменник! Надо еще вывести его поступки на чистую воду! — раздались среди панов гневные возгласы.

— Панове! — воскликнул Потоцкий; его крикливый голос звучал теперь от едва сдерживаемого гнева еще неприятнее и резче. — Хотя его королевское величество и оказывает какое–то непонятное и обидное для всех нас расположение к этому подлому и мятежному народу и к пресловутому «доблестному писарю», — обратился он к Радзиевскому, — но я не могу уяснить себе, чего же собственно желает от нас король? Желает ли он, чтобы мы все отправились на Сечь просить милостивого прощения у «доблестного писаря» или чтобы, послушавшись уверений пана коронного канцлера, сидели здесь бездеятельно и ждали, покуда пан писарь не придет сюда со своею шайкой и не заберет нас всех, как баранов?

— Ловко придумано! Ха–ха! Это для того, чтобы мы не пугались призраков! — заколыхался в своем кресле пан Опацкий.

— Это оскорбление шляхетства! — раздались то здесь, то там возгласы среди панов.

— Его величество король не предполагал ничего подобного в своих словах: он просто думает, что опасения панства относительно козацкого движения преувеличены, — произнес спокойно и твердо Радзиевский. — В верности же и преданности Хмельницкого его величество имел сам много случаев убедиться, поэтому и уверен в том, что если Хмельницкий в минуту гнева и высказывал какие–либо предосудительные мысли, то они были вызваны исключительно раздражением против сейма, постановившего такое несправедливое решение в деле его с подстаростой Чаплинским.

— Да, да, — заметил Остророг, высокий и худой шляхтич с голубыми близорукими глазами и несмелыми, неловкими движениями, обличавшими в нем человека, редко бывавшего в обществе. — Жалоба пана Хмельницкого в сейме была совершенно справедлива, так сказать, вполне законна…

— Но сейм отвергнул ее! — перебил его раздраженно Чарнецкий.

— Сейм состоял из нас!

— Решения сейма священны и непоколебимы, — произнес гордо и самоуверенно Потоцкий, — они не изменяются нами и для уродзонных шляхтичей! Но если бы даже этот изменник заслуживал прощения, то не желает ли и его величество, чтобы мы теперь переменили решение сейма и дискредитировали для этого хлопа перед всей Польшей свою власть и свой закон?

— Что ж, — пропыхтел толстый пан Опацкий, — допустим даже, что этот писарь и потерпел несправедливость, это еще не давало ему права подымать мятежа. У него оставался рыцарский суд с Чаплинским!

— Да что там! Ну, будет! Довольно!.. Это позор для шляхетства! — перебили его шумные крики панства. — Позор! Ганеба! Не будет этого вовеки!

— Этого и не желает король, — продолжал также спокойно Радзиевский, — он только не понимает, зачем посылали за Хмельницким вооруженную погоню, зачем его приговорили к смертной казни?

— Погоню за ним мы с тем и посылали, чтобы вернуть его назад. Но ведь пан посол, верно, знает, чем кончилась эта экспедиция и многие ли из пятисот душ, посланных нами, вернулись назад {78} 78 ...и многие ли из пятисот душ, посланных нами, вернулись назад. — Из Сечи, где находилась залога шляхетского войска и реестровых казаков, Б. Хмельницкий вышел на остров Буцкий. За ним была послана погоня — 500 реестровиков и 300 польских жолнеров; но реестровики часть жолнеров перебили, остальных разогнали, а сами присоединились к повстанцам, которые объединялись вокруг Богдана Хмельницкого. . Впрочем, не знаю, — говорил язвительно Потоцкий, покусывая свои тонкие губы, причем правая нога его беспрерывно вздрагивала, — быть может, по мнению его величества, и это должно быть отнесено к мирным действиям?

— Кто б захотел вернуться, имея над своею головой смертный приговор? Если бы ему было объявлено прощение, то, без сомнения, он вернулся б назад, и не было бы повода к этим смутам, которые затеваются теперь.

— Ха–ха–ха! — разразился Потоцкий дерзким насмешливым хохотом, отбрасывая голову назад. — Пусть пан посол простит мне, но, клянусь святейшим папой, это даже забавно. Изменник, предатель, иуда — и король желает, чтобы ему опубликовали прощение! Не понимаю, почему это наияснейший король так благоволит к этому изменнику, когда кругом есть столько верных слуг отчизны?

Глухой шум едва сдерживаемого гнева пробежал по зале.

— Быть может, наияснейший король связан с паном писарем какими–нибудь особыми узами благодарности, — продолжал язвительно Потоцкий, — но так как они, к несчастью, неизвестны нам, то мы и можем поступать только сообразно с своей честью и властью, вверенной нам отчизной, то есть охранять ее от предательства и измены!

— Верно, верно! Слава пану гетману! — забряцали кругом сабли. — Смерть предателям отчизны!

— Но, позволю себе заметить, — возвысил голос Радзиевский, — король не стал бы возражать против приговора пана коронного гетмана, если бы была доказана измена Хмельницкого. Обвинение же основывается на доносе одного лица, заведомого врага Хмельницкого. В письмах, которые прислал пан писарь к королю, он клянется…

— Ну, клятвам–то теперь, пане посол, доверять не следует! — шумно перебил Радзиевского Чарнецкий, поворачиваясь в своем кресле. — Когда и высокопоставленные особы не считают нужным соблюдать свои клятвы, то чего ж можно ожидать от презренного хлопа?

— Верно! Верно! — раздалось среди панов.

— И мы получили от Хмельницкого немало писем, но странно было бы доверять им, тем более, что относительно его измены, — подчеркнул Потоцкий, — у нас есть более осязательные доказательства, чем донос Пешты! Полковник Кречовский, — забросил он голову, — что можешь ты сказать на этот счет?

— К сожалению моему, — ответил, вставая, Кречовский, — я должен признаться, что сам был на этом пиру, так как Хмельницкий был мне приятелем и кумом, но, несмотря на это, я не могу не сознаться в том, что бегство его на Запорожье было принято далеко не с мирными целями. Он уговаривал многих старшин следовать за собой, но я не согласился и предпочел лучше пойти ему навстречу.

К словам полковника Кречовского присоединился Барабаш.

— Хмельницкий хитер и умен, как бес, — заговорил он, — когда ему захочется обмануть, то он обманет не только короля, но и самого сатану! Примером его хитрости, к стыду моему, могу служить я сам! О, доверять ему нельзя ни в одном слове! Тем более что в том дерзком письме, которое он мне прислал из Запорожья, он и не думает скрывать своих намерений.

— Теперь, надеюсь, пан посол и сам видит, — произнес с едкою усмешкою Потоцкий, — что наши подозрения относительно измены Хмельницкого основаны не на одних пустых слухах. Но если бы он ушел сам, то пусть бы шел хоть к черту в болото, мы бы не стали тратить на этого хама ни одного жолнера! Все дело в том, — заговорил он еще медленнее и язвительнее, устремляя на Радзиевского свои оловянные глаза, — что доблестный писарь увез с собою и знаменитые привилеи, о которых мы слыхали так много на сейме.