Лев Клиот - Судьба и воля

Кто-то пытался объяснять ему, что это не так просто: нужно согласовать, найти фонды. Он махнул на них рукой и положил на стол свою визитку.

– Я жду в отеле тех, кто сумеет распределить между этими людьми мои деньги, и мне не нужно ни с кем это согласовывать.

Его номер в отеле «Де Роме» стал штабом помощи старикам, пережившим Холокост. На все праздники они получали продуктовую корзину и сто долларов, которые практически становились второй пенсией. Волонтеры составляли списки бывших узников и предоставляли их Борису на утверждение. Позже он добавил к списку тех евреев, которые воевали на стороне Красной армии, и тех латышей, которые спасали евреев, рискуя собственной жизнью. К некоторым из них Залесский сам привозил этот придуманный им набор.

– Я был потрясен встречами с этими людьми. Если бы мне кто-то сказал: «Найдите мне тех, кого можно изобразить на иконах», я назвал бы всех, кого посетил. Эти латышские старики – некоторым за восемьдесят, их лица, их глаза, они светились, они все были красивы. Я спросил одну старушку: «Почему ты решила спасать мальчика?». Он всю войну прожил у нее за шкафом. И она ответила так, как те рыбаки, которые переправили в Швецию Иосифа Гигермана: «Я у Господа спросила: „Что я должна сделать?“ – и он мне сказал: „Помочь!“». Другая прекрасная женщина, с необыкновенным, чистым, добрым лицом, когда она улыбнулась, комната буквально осветилась божественным светом, и это – не высокопарные слова. Я – не верующий человек, но в эти мгновения во мне пробудились такие чувства, которых я за долгую свою жизнь ни разу не испытывал. Ее, за то, что она пыталась спасти еврейского ребенка, посадили в тюрьму, она провела там три года и чудом осталась жива. Была одна семейная пара: он бывший офицер еще Ульманисовского времени. На стене его портреты в военной форме, старинная мебель, фарфоровые вазы с фотографиями их детей. В этом окружении его прелестная жена, ее лучистые глаза. Одна лишь доброта исходила от этих людей, они пребывали в таком душевном спокойствии, что я им искренне позавидовал.

Борис рассказывал все это, возвращаясь из поездок на родину, своим друзьям в Америке и в Европе. Он прежде не любил говорить о своем прошлом, о Латвии, не имея ясного представления о том, что там происходит, как к нему отнесутся власти, какие настроения в обществе. Теперь, после всех событий, которые буквально воспламенили его натуру, развернули перед ним новое поле деятельности, ему хотелось делиться этими новыми ощущениями с близкими. Он словно искал возможности заплатить долги, рассчитаться за подаренную жизнь с теми, кто, выжив в кошмаре войны, на склоне лет оказался в тяжелом положении.

Сотни тысяч долларов разлетались ежегодно в белых конвертах по адресам этих людей. Но перед Залесским была еще одна задача, которую он мечтал осуществить.

Памятник. Об этом говорили все, кто касался темы Холокоста в Латвии.

Борис собирал у себя в отеле, в ресторанных застольях тех, кто знал его по лагерю, тех, кто занимался волонтерской деятельностью, историков, публицистов. Он выслушивал их, делился своими историями. Его русский был далек от совершенства, но он любил вставить какую-нибудь шутку, анекдот из прошлой жизни или рассказанный ему уже «новыми русскими», которые все в большем количестве стали появляться на Ривьере. Он не чувствовал остроты некоторых скабрезностей и крепких выражений, и часто после его рассказа пожилые дамочки готовы были залезть под стол от смущения, но его это только раззадоривало.

Но шутки заканчивались, когда говорили о памятнике в Румбуле, в главном месте скорби. Там, где лежали и его родные.

Между тем, Джекки с сыновьями осматривали Ригу. Борис присоединялся к ним по возможности, и когда ему удавалось побыть гидом, он не скрывал радости от того, какое впечатление производил город на его родных.

– Что я говорил? – восклицал он, победно комментируя восхищенные взгляды сыновей на улицы с выстроившимися фасадами потрясающих архитектурных строений «Югендстиля». Старая Рига никого не могла оставить равнодушным. Никто из них не ожидал от города, который в их представлении находился на территории «Сибири», такого изящества, стиля и уюта. Борис и сам не был уверен, что после всех европейских столиц, всего того уровня, к которому он привык, и кроме которого его семья ничего и не видела, Рига произведет на всех такое впечатление.

– Вот откуда я родом, – было фоном каждой его фразы.

Конечно, чувствовалась неустроенность многих мест, страна была на перепутье, но это оставалось за скобками. Важен был базис, культурный фундамент, на котором, без сомнения, можно будет восстановить облик полноценной европейской столицы.

– Видишь, Мишель, этот ресторан? В мое время он был исключительно элегантным. Я бегал сюда с девочками, даже когда в Ригу уже вошли немцы.

А в этой подворотне, Джинни, я дрался с одним парнем, латышом. Он был выше меня на голову, крепкий, длиннорукий. Он хорошо пару раз дал мне по морде, но потом мне удалось приблизиться к нему вплотную, и я поднял его. – Борис показал как, подняв руки над головой. – Теперь я этого сделать не смог бы, но тогда я был силен, как ты сейчас. Я бросил его на стоявших за ним ребят. Он упал, потом встал, отряхнулся, подошел ко мне, и я приготовился продолжать драку, но он протянул мне руку и сказал, что я первый, кто смог с ним справиться. Потом мы подружились. А потом… – Джекки, слышавшая эту историю не раз, положила руку мужу на плечо:

– А потом?

Джейсон в нетерпении подошел поближе:

– А потом он спас мне жизнь, его звали Эйнар Янсонс!

Мишель с Джекки посетили еврейскую больницу Бикур Холим. Она находилась в том районе, где во время войны располагалось гетто.

– Папа, больница в ужасном состоянии! При том, что врачи – специалисты высокого уровня, я поговорил с несколькими из них. А директора я знаю, он был у нас в Сиэтле и потом в Канаде. Замечательный человек! Надо им помочь. Они очень скромно себя вели, но все-таки спросили: «Не смогли бы вы оборудовать одну палату для ветеранов?».

Борис был счастлив услышать от сына эти слова, почувствовать его заинтересованность в деле, которое стало для Залесского в этот период его жизни первостепенным. Он перечислил больнице деньги на две палаты и был приглашен на их открытие через год.

Джейсон жаловался отцу:

– Останови свою жену, она скупит пол-Риги. Мы были в каком-то магазинчике в старом городе, и она увидела льняные полотенца, а потом льняные скатерти, а потом покрывала. Папа, она купила все, что было в этом магазине, и девочка– продавщица еще бегала по соседним. Огромный чемодан этих тряпок я еле дотащил до отеля.

– Кто виноват, что ты не нашел носильщика?