Юлия Глезарова - Мятежники

– Я… пьян. Смо. треть… не на. до.

Мишель встал на колени возле постели друга, прижал к груди мокрую рубаху.

– Сережа… Я не смотрю… Я помочь хочу…

Глаза Мишеля наполнились слезами. Сергей с трудом повернулся на бок, положил руку ему на голову.

– Не… плачь. Иди.

– Куда мне идти?

– Куда хо. чешь! Ты сво. бо. дный чело. век. Иди! – Сергей пьяной, расслабленной пятерней оттолкнул друга.

– Я не уйду. – всхлипнул Мишель, – Здесь останусь… Как цепной пес, сторожить буду. Никто не взойдет, клянусь… Мне без тебя жизни нет. Не гони только…

Ползком добрался до двери, сел, привалился к ней спиной.

– Вот так, хорошо. Теперь точно никто не взойдет, – пробормотал он, – никто, даже Матвей. Я его ненавижу, ненавижу, он тебя погубил, я знаю, знаю… Все знаю. Все расскажу. Всем расскажу. Пусть даже потом умру, но все узнают. Ты – ангел, Сережа, а они все – ничто…

Через полчаса в дверь постучали. Мишель сильнее прижался к двери. Стук повторился снова – резко, нетерпеливо. «Не пущу», – одними губами произнес Мишель, вставая и наваливаясь на дверь изо всех сил.

– Мишка, пусти, не дури! – Мишель узнал голос Кузьмина. В голосе не было угрозы, одна только добродушная удаль.

– Зачем тебе?

– Надобность имею до господина подполковника!

– Спит он.

– Да пусти ты, черт!

Кузьмин с разбегу ударил в дверь плечом, и Мишель не удержался на ногах, упал. Дверь открылась.

– Ну вот, пжалста, – пробормотал Кузьмин, входя и потирая ушибленное плечо. – Руку давай.

И он протянул Мишелю руку, помогая подняться. От протянутой руки пахло банным веником. Мишель разглядел его красную, распаренную физиономию и чистую рубаху.

– Чего тебе нужно? – проговорил Мишель, вставая.

– Мне? Ничего… Проведать вот решил. Матвей сказал, что, может, помощь моя нужна будет. И горилка, сказал, есть… О, не соврал.

Кузьмин подошел к столу, решительно взялся за горлышко бутыли.

– Убирайся! – сдавленным голосом сказал Мишель. – Бери что хочешь – и убирайся!

– Фи… Как вы невежливы, господин подпоручик, – Кузьмин беззлобно рассмеялся и отхлебнул из бутыли. – Эх, Мишка, тебя бы в роту ко мне – я бы научил тебя со старшими разговаривать…

Матвей вошел в хату вслед за Кузьминым, в руках его был саквояж. Он неторопливо поставил его на стол, открыл, достал несколько склянок, налил их содержимое в кружку, смешал. Потом, словно не замечая Кузьмина и Мишеля, сел на кровать рядом с братом, коснулся лба, пощупал пульс. Приподняв голову брата, поднес кружку к его рту.

– Стой! Не смей! Анастас, он отравить его хочет!

Мишель протянул руку к кружке, намереваясь вырвать ее из рук Матвея. Кузьмин схватил его за плечи, придержал.

– Охолонись, подпоручик. Давай вот лучше выпьем с тобою.

– Это рвотное, – спокойно произнес Матвей, ставя кружку на стол, – давайте ведро, его сейчас тошнить будет.

Мишель затравленно огляделся. Эти люди, суетившиеся около Сергея, никак не хотели понять, что они – лишние здесь, не хотели оставить их вдвоем. Они отбирали у Мишеля то, что ему было дороже жизни. Ему вдруг захотелось немедленно увезти отсюда Сергея, спрятать, отогреть. Куда-нибудь на далекий остров, где есть место таким же отверженным, как они…

– Оставьте нас, – тихо попросил он. – Не мучайте его… Не надо.

Лицо Кузьмина стало вдруг сосредоточенным.

– Ты словно бедная Лиза, ей-богу, – сказал он сурово. – Что голосишь-то? Оставьте… А полк кто поведет? Ты что ли? Так не пойдут солдаты за тобою… Мятеж здесь, а не сентиментальные забавы.

– Дайте ведро! – страшным голосом выкрикнул Матвей, – Живо!

Сергей приподнялся, лицо его исказилось, губы побледнели… Кузьмин схватил ведро, оттолкнув Мишеля, придвинул к кровати. Матвей обхватил брата за плечи, наклонил, чувствуя, как тело Сергея охватывает очистительная судорога.

– А что, правду говорят, что немцы горилкой мышей травят? – примирительно поинтересовался Кузьмин, отхлебывая из бутыли.

– Ничего подобного не слышал, – пробормотал Матвей, – Мишель, принеси чего-нибудь, его укрыть надо… И прикажи самовар поставить… Надо кофей, крепкий… Тогда в себя придет…

Мишель схватил с лавки шинель, набросил на трясущиеся голые плечи. Сергей поджал ноги в так и не снятых сапогах, вздохнул судорожно, зарылся лицом в подушку.

– Простите меня, господа, – сказал он еле слышно. – Не удержался… Виноват.

– Эка невидаль, – крякнул Кузьмин, ставя пустую бутыль на стол, – со всяким случиться может. Эх, при такой-то жизни…

Матвей ласково потрепал взъерошенные волосы Сергея.

– Ничего, ничего… все хорошо, брат. Теперь все будет хорошо…

– Может, горилки надо? – сочувственно поинтересовался Кузьмин, – Можно еще достать… потому как я ее выпил всю.

– Не надо горилки, поручик, – неожиданно ясным и трезвым голосом произнес Сергей, – довольно. Собери роту – через два часа выступаем.

– Слушаюсь, господи подполковник!

Кузьмин щелкнул каблуками и вышел.

Сергей взял за руку Мишеля, притянул к себе. Взглянул на Матвея умоляющим взглядом.

– Матюша…

– Ухожу уже, – угрожающе прошипел Матвей, собирая пузырьки, – ухожу…

Когда дверь за Матвеем захлопнулась с сердитым скрипом, Сергей упал лицом в подушку, закрыл глаза. Мишель обнял его плечи, прижался холодным лбом к спине друга, вздохнул так, словно душу из него вынимали:

– Сережа…

Ощупал тонкими пальцами его лоб, словно пробуя – нет ли жара. Сергей вздрогнул, дернулся.

– Что?

– Пустяки…

Мишель откинул темную прядь волос: на правом виске Сергея был ожог, крапины пороха горели под воспаленной кожей. Пальцы Мишеля задрожали, правая рука сама собой взлетела к лицу; Мишель коснулся своего виска…

– Болит… Он убить тебя хотел?…

Сергей снял руку Мишеля со лба, поцеловал, прижал к груди, под левым соском – там замирало и вновь билось, отдавая болью в левую руку.

– Времени мало у нас… Прошу тебя… Слов только не надобно… Может в последний…

Договорить не успел; Мишель бросился целовать его плечи и спину. Губы его были обветрены, сухи и шершавы, как осенние листья.

– Нет, нет, не говори так, не говори, – шептал Мишель, – я спасу тебя, спасу, спасу… Я все на себя возьму, ты ни в чем не виноват… А меня помилуют, у нас на Руси дураков любят и милуют, а ведь я – дурак, дурак, дурак… Я ничего не понимал раньше, я только сейчас главное понял… только сейчас… Сережа, родной мой, милый, не отчаивайся… я всех спасу, всех… И тебя, и братьев твоих… Ты жить должен… Должен… Должен…

Дорога завернула вправо, и через полверсты началось поле: стерня торчала из-под свежего снега. За полем ютилась деревня. Над полем как волна поднимался холм, увенчанный лесом. Там явно кто-то был, не лесной, не деревенский, чужой – сквозь стволы сосен сверкал металл.