Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Тем не менее Чингисхан отдал приказ немедленно связать лошадей ремнями и загнать в воду. По двадцать пять животных в ряд, крупом к крупу, телом к телу — так мы и погнали их в реку, а за ними еще двадцать пять, которых мы связали с первыми. Они испускали испуганное ржанье и вертели головами, стараясь держать их повыше над водой. Стояла светлая лунная ночь, в глазах лошадей жил страх и отражалось бледное небесное светило. Чем больше лошадей мы загоняли в Онон, чем длиннее становился живой мост, тем больше бурлила и пенилась вода, тем больше брызг обдавало прибрежные кусты.

Первым по спинам лошадей перебежал на другой берег наш хан. А уже за ним — тысячники, сотники и десятники. Когда все войско оказалось на другом берегу, мы вывели из реки лошадей и сняли связывавшие их ремни.

Всходило солнце.

В густой траве залегло огромное число воинов. Большинство из них спало. Уставшие после многочасовой скачки, утомленные тяготами долгой ночи, они словно пытались вернуть себе силы, вжимаясь в родную степь. Но хан не собирался дать им отдыхать долго. Он собрал вокруг себя военачальников. Всех, даже тех же десятников. Причем им он уделил особое внимание. Подойдя к одному из них, спросил:

— Какой ряд ты ведешь?

— Тринадцатый слева, мой хан!

— А кто заменит тебя, если убьют?

— Гамбу!

— Веди меня к нему!

Вместе с десятником Темучин неслышно шел по росистой траве, переступая через спящих и обходя лошадей.

— Вот Гамбу, он спит, мой хан!

— Разбуди!

— Гамбу! — заорал десятник и ткнул спящего носком сапога в бок.

Юноша вскочил на ноги, с испугом глядя на своего властителя. Ему почудилось, будто все это ему снится, но быстрый вопрос хана сразу привел его в чувство.

— Какой ряд ты поведешь, если твоего десятника убьют?

— Тринадцатый, мой хан!

— Тринадцатый? А разве не тридцать третий?

— Нет, тринадцатый, тринадцатый, мой хан!

— Выходит, он справа…

— Слева, мой хан, обязательно слева!

— Хорошо, Гамбу, тринадцатый слева! — И хан с улыбкой удалился.

Проверив таким же образом еще с полдюжины десятников и их помощников, он велел тысячникам вывести своих воинов в степь и занять те лощины и низины, которые он им указал. И вот там, выставив часовых, они могли теперь отдохнуть. День, а может быть, и два — до нового приказа!

Мы стояли на каменистой вершине холма, склоны которого скудно поросли травой. Ни деревца, ни кустов — никакой тени. Темучин запретил ставить юрту для себя одного.

— Разве у моих воинов есть крыша над головой? — сказал он и, улегшись на войлочный мат, долго не сводил глаз с неба, по которому бежали грозовые тучи. Четыре телохранителя из знатных семей сидели рядом с ним и берегли его сон.

Вдруг пошел дождь. Но хан не просыпался. Вернее, не открывал глаз и только натянул на лицо свой кожаный шлем. А когда дождь усилился, я приказал телохранителям держать над ним прочное льняное покрывало.

До самого вечера один за другим прибывали гонцы от военачальников и докладывали, что их тысячи заняли предписанные позиции. Хан Тогрул тоже прислал гонца. Наконец из разбитого у Онона мнимого лагеря мы узнали, что оставленные там воины «разожгли больше костров, чем есть звезд на небе».

Но Джамуха все не появлялся.

— Он хочет переждать дождь, — сказал Темучин.

— А Таргутай? Разве он не вырос под дождями?

— Я знаю, он всегда грабил в непогоду, как шакалы и волки. Однако сейчас, Кара-Чоно, он под началом у Джамухи и будет во всем ему подчиняться.

Когда совсем рассвело и хан с его окружением радовались первым теплым лучам солнца, почти одновременно на вершину холма вылетели три стрелогонца.

Первый сказал:

— Острие копья войска Джамухи замечено в Долине Антилоп!

Второй доложил:

— С ним весь его народ, с повозками, стадами и табунами, женщинами и детьми.

Темучин рассмеялся.

— А ты почему молчишь? — обратился он потом к третьему гонцу.

— Таргутай со своими воинами идет справа от войска Джамухи. Если смотреть отсюда, это будет вдоль ручья, мимо вон той горной гряды. Он тоже ведет с собой весь свой народ.

— В Долине Антилоп, значит, — раздумчиво повторил Чингисхан.

Эта новость вот что значила: Джамуха все еще думал, что мы стояли лагерем у Керулена. И раз он шел с женщинами, детьми, стадами и табунами, значит, решил оставить их на берегу Онона, чтобы в бою быть с развязанными руками, как у нас говорят. И так как Долина Антилоп была южнее нашей «безлюдной орды», возникала опасность, что он в нашу западню не попадется. И тогда, предположим, он разграбил бы наш лагерь, а мы его, но битвы бы мы не выиграли, а слава Джамухи как Гур-хана только возросла бы.

И вот уже помчались на юг стрелогонцы Чингисхана, чтобы передать той тысяче, что была оставлена на ложной стоянке, его приказ: немедленно выдвинуться в сторону Долины Антилоп, напасть на передовые отряды Джамухи и Таргутая и, отступая в сторону пустой орды, завлечь все-таки врага в западню.

Своим основным силам Чингисхан приказал выступить в открытую степь, причем вождь кераитов, Тогрул, должен был стоять по правую руку от самого хана.

Я все время оставался рядом с Темучином. Мы неторопливо скакали впереди той тысячи, что двигалась слева от Онона строго на юг. Над нашими головами в сторону светло-синей реки и зарослей камыша пролетали чайки. Криков этих птиц мы не слышали, потому что в наших ушах стоял гул топота тысяч и тысяч копыт. Я видел, как над водой то и дело взмывают серебристые спины рыб. Может быть, в это самое время у Керулена сидела моя Золотой Цветок и видела в воде мое отражение, как я видел в волнах Онона ее и мечтал о том, о чем мы всегда мечтали вместе.

К вечеру вода в реке посерела. Пыль лениво тащилась за нами, с лошадиных морд срывались на ветру клочья пены.

Когда разведчики доложили, что до ложного становища совсем недалеко, хан приказал остановиться и разбить лагерь. Пока что огней мы не видели и шума битвы не слышали, но гонцы доносили, что тысяча, как и приказано, отступает, увлекая противника в сторону пустого лагеря, и несет при этом тяжелые потери.

Мы выжидали, лежа в траве и прижимаясь к теплым телам лошадей. Лунный серп утонул в реке. Веявший с реки холодный ветерок шелестел в камыше. В болоте у Онона квакали лягушки.

Вдруг ночь словно онемела.

И поэтому одинокий крик птицы показался особенно пронзительным.

В щетиннице закрякала утка.

Снова полная тишина.

Я перевернулся на спину. Из ноздрей моего жеребца меня обдавали струйки теплого воздуха. Я смотрел на небо, столь же бесконечное, как и наша степь. Там, наверху, цвели звезды, а здесь, внизу, цветы.

Звезды! Сколько их сегодня насчитает на небе Моя Золотой Цветок?

— Пора, — прошептал Темучин, прижавшись ухом к земле.