Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Выходит, ты не держишь зла на Тогрула?

Темучин покачал головой, взял меховое одеяло и укутался в него, будто его знобило.

— Разве мой названый отец не помогал мне всегда в час нужды и испытаний? — И с презрительной улыбкой добавил еще: — И разве Джамуха не его брат, Кара-Чоно?

Солнечные лучи упали в широкую долину, они заглядывали в ее низины и в складки между холмами. Воины гнали скот тайчиутов на водопой.

— А с Таргутаем что? — спросил хан.

— Его вместе с семьюдесятью другими вождями взял в плен Бохурчи, мой хан!

— Бохурчи, — кивнул хан. — Тысяча таких Бохурчи, и мои сны стали бы явью!

Меня разозлило, что он опять завел речь о своих снах. Значит, это не было просто бредом? Я пощупал его лоб. Нет, сейчас он совсем не такой горячий, как ночью.

— Если желаешь увидеть отсюда этих семьдесят вождей, они сидят внизу, у березового перелеска.

— Покажи мне их, Кара-Чоно!

Поддерживая его за голову и спину, я поднял его. И теперь он смог увидеть, как в долине, почти прямо напротив нас, все они сидят у этого перелеска.

— Вот оно, Кара-Чоно! Когда-то мы с тобой были пленниками Таргутая, а теперь и он сам, и его нойоны в плену у нас. Нам удалось уйти, но им от нас ни за что не уйти! Пришли ко мне гонца! Сейчас же!

Пока не появился гонец, я почему-то думал, что Темучин вдруг испугался, а не сбегут ли случайно тайчиутские вожди. Однако стоило гонцу переступить порог юрты, как хан непреклонным голосом повелел ему:

— Скачи к Бохурчи и передай мой приказ: всех тайчиутских вождей немедленно казнить! Всех семьдесят!

А потом попросил меня снова подвести его к выходу из юрты.

— Я хочу собственными глазами видеть, как будет исполнен мой приказ.

Наш гонец быстро спускался по склону, увлекая за собой мелкий камнепад; вот он появился у кустарника, исчез за ним и выехал наконец в долину, так что мы не могли больше потерять его из виду. Он словно летел по этому огромному зеленому мату, и никто, кроме нас, не знал, какую весть он несет — тем более не догадывались об этом семьдесят тайчиутских вождей, сидевших на траве у нежно-зеленого березового перелеска. Над юртой Бохурчи развевалось родовое знамя с хвостами яков.

— Один полет стрелы — и он предстанет перед моим лучшим военачальником! — сказал хан.

Только он успел это проговорить, как гонец соскочил уже со своего каракового скакуна и вбежал в юрту, а когда вышел, следом за ним появился Бохурчи, который зычным голосом поднял на ноги своих отдыхавших у костра людей.

Над Долиной Антилоп нависла тень от огромной черной тучи. Белоствольные березы как-то вдруг посерели, серыми сделались кусты и поверхность озера. А когда вскоре солнечные лучи вновь обдали золотистыми брызгами молоденькие березки, все пленные вожди испуганно вскочили на ноги — Бохурчи со своими людьми подняли перед ними лошадей на дыбы. Когда воины взяли тайчиутов в кольцо, они заметались в смертельном страхе.

— Опусти полог, Кара-Чоно, — сказал хан, укладываясь на войлочный мат. Его лоб покрылся испариной. — Вели сварить для меня бульон из молочного ягненка.

Я выбежал наружу. Перед березняком образовалась глубокая тень. Но не от туч и не от деревьев: сейчас, в полдень, солнечный диск стоял прямо над Долиной Антилоп…

В последующие дни хан лежал на своем мягком мате, лишь изредка поворачиваясь с боку на бок, но по ночам он больше не бредил. Хотя обжигающая лихорадка оставила его, слабость не позволяла хану выходить из юрты. Кроме меня и телохранителей, никто не знал, что Темучин не в состоянии держаться на ногах. Он строго приказал держать это в тайне, опасаясь, как бы весть о его немощи не дошла до вражеских племен и не побудила их вновь напасть на нас.

Иногда он просил меня подвести его к выходу из юрты и чуть-чуть отодвинуть полог: ему хотелось своими глазами увидеть, как возвращаются в лагерь его тысячи воинов, гоня впереди себя пленных воинов врага с их женами и детьми.

Он не принимал даже нойонов-военачальников, как бы им ни хотелось поскорее доложить ему о своих победах. Стража не пропускала к хану ни его собственных сыновей, ни хана Тогрула, который, как мне с улыбкой объяснил Темучин, явился, чтобы, изливаясь в пространных речах, объяснить, каким таким образом Джамухе удалось уйти от преследования.

Превосходная пища, крепкие и бодрящие напитки, которые готовили по просьбе хана его баурчи-повара, ведавшие столом Темучина, настолько укрепили его силы, что вскоре пришел день, когда он без труда сам приблизился к выходу из юрты.

Он подозвал меня.

Мы оба опустились перед пологом на колени и осторожно выглянули наружу в его прорези. Темучин указал на кибитку из леопардовых шкур, которая стояла чуть пониже юрты хана на склоне холма и как будто дразнила нас своими яркими красками.

— Что это значит? Кому она принадлежит? Кто смеет жить в жилище более дорогом, чем мое? — Темучин злобно отбросил полог и вышел из юрты. Солнечный свет ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью.

— Еще вчера этой кибитки здесь не было, — сказал я.

— Стража! — крикнул хан.

И когда стражник подбежал к нему, Темучин спросил:

— Кто живет в кибитке?

— Я не знаю этого, хан. Ее поставили здесь только этой ночью.

— И кто же из стражников это позволил?

— У нас не было причин не позволить. Ты приказал, чтобы никто не смел селиться или самовольно появляться на расстоянии двух полетов стрелы от твоей юрты. А кибитка из шкур леопардов стоит на расстоянии трех полетов стрелы. Мы приказа не нарушали.

Темучин снова перевел взгляд на загадочную кибитку. Никто из нее не выходил, никто вблизи не появлялся. В некотором отдалении стояли обыкновенные восточные кибитки, выходы из которых смотрели в кусты. Несколько успокоившись, Чингисхан повернулся к стражнику:

— Немедленно узнай, чья она!

Тот испарился, а мы с Темучином вернулись в юрту, где тот снова опустился на мат. Его, наверное, обеспокоило, что вблизи от его юрты происходят вещи, о которых ему ничего не известно и которые он и не разрешал, и не запрещал. Потом он сказал мне:

— Я хочу завтра видеть некоторых из моих нойонов и выслушать их.

А стражник тем временем вернулся и ждал у входа. В уголках его глаз я уловил тонкую улыбку, которую он старательно скрывал и которая совсем погасла, когда хан повелел ему говорить. И стражнику, похоже, доставило радость доложить Темучину:

— В кибитке из леопардовых шкур, мой хан, живет девушка со своими служанками. Она такая красавица, что я, по-моему, никогда не видел равной ей среди наших первых красавиц. На ее стройном теле прекраснейший наряд из белого бархата. Она, богоподобная, сидит на подушках, обтянутых синим и красным шелком. Мне она ничего не сказала, только улыбалась. Верх ее кибитки покрыт расшитым золотыми нитями тончайшим полотном, а поддерживают ее четыре черных резных столба, украшенных змеиными головами. Прости меня, хан, за то, что я сокращаю твое драгоценное время своими долгими речами, но вид этой красивой девушки меня ошеломил.