Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Слезы лились из ее глаз ручьем и стекали по носу и щекам на шею. У нее, полубезумной, с растрепанными волосами и расцарапанным ногтями лицом, был такой же отталкивающий вид, как у любой бьющейся в припадке женщины.

— Я готов плакать вместе с тобой, — попытался утешить ее хан. — Однако, когда ты звала меня, я, раненный, лежал у этого валуна и глаза мои ничего не видели, а уши ничего не слышали. Как я мог прийти тебе на помощь?

А тем временем к нам нерешительно приблизился старик с низко опущенной головой. Чингисхан принял его ласково:

— Я рад наконец встретиться с тобой, дорогой Сурхан-Шира. Ты сбросил черное ярмо с моей шеи и моего друга, ты отшвырнул их той злосчастной ночью далеко на землю — ты снял с нас эти позорящие мужчин ярма. Ты сослужил мне большую службу. А вот теперь горе постигло твою дочь. Но разве я в нем повинен? Ведь сколько людей пришли ко мне за последние годы — тебя среди них не было.

Сурхан-Шира, не поднимая глаз, тихо проговорил в ответ:

— Поспеши я и приди к тебе раньше, Таргутай убил бы и развеял по степи прах моей жены, моих детей, мои стада. Вот какие мысли занимали меня, Темучин, и вот почему я только сегодня пришел, чтобы присоединиться к тебе.

Хан по-прежнему стоял, прислонившись спиной к стене. Солнце освещало еще его лицо, но он, не отрывая рук от камня, был бледен, как никогда, и лицо его страшно осунулось. Недовольный тем, что Сурхан-Шира так и не поднял на него глаз, Темучин несколько запальчиво проговорил:

— Кто обращается к другому и не глядит ему в лицо, а предпочитает разглядывать свои сапоги, тот своих слов не обдумал и смысл их неглубок. И хотя я разделяю печаль твоей дочери и твою, я не принимаю на себя вины за его гибель. Не принимаю и упреков.

— Так ты примешь меня, Темучин? — спросил седовласый старик.

— Да.

— Разве нужен тебе человек, который колеблется, потому что стар и мысли его состарились вместе с ним, который плохо видит и не сразу соображает, который плохо слышит, потому что за долгую жизнь эти уши слишком много слышали? Нужен тебе такой человек, Темучин?

Сурхан-Шира бесстрашно смотрел в сторону скалы, где стоял хан.

— Я уважаю старость, — ответил Темучин. — Но принимаю тебя не только поэтому, но и потому, что не будь тебя, сейчас не было бы и меня.

Довольный этим ответом, старик медленно спустился с холма вместе со своей заплаканной дочерью. И вот он уже исчез за кустами в толпе.

Хан потребовал коня.

Я стал отговаривать его, предлагая заночевать здесь и дождаться утра. Он потерял много крови, сильно ослабел, и долгой скачки ему не выдержать. Но он моему совету не внял, а пошел к жеребцу, которого ему подвел телохранитель. Я видел, как он заставлял себя идти прямо, и поспешил помочь ему сесть в седло. Но он от моей помощи отказался, причем вид у него при этом был недовольный. Едва сев в седло, он почти тут же упал на землю, на камни, а жеребец, оставшись без всадника, пугливо отбежал в сторону. Хан лежал на камнях и не шевелился; из шеи опять потекла кровь, потянулась струйка крови и изо рта, и я, упав рядом с ним на колени, второй раз за этот день приник ртом к его ранам, высасывая и сплевывая смерть на траву. Он совсем затих, мой хан! Он не видел ни захода солнца, ни первых появившихся на небе звезд, не слышал, как Бохурчи сказал мне, что пленил семьдесят тайчиутских вождей, и среди них Таргутая, не слышал и того, что гонцы от хана Тогрула доложили, что тому не удалось взять в плен Джамуху.

Я приказал поставить юрту.

Мы положили хана на войлочный мат, и я остался рядом с ним. Я провел с ним всю долгую ночь, бодрствуя, как бодрствовали снаружи стражники, звук шагов которых звучал так же равномерно, как и шум камнепада.

Когда в решетку юрты заглянула луна, хан начал бредить. Голова его горела, а тело было ледяным.

— Ты меня узнаешь? — спросил я моего друга.

Он не ответил. Его потемневшие глаза неподвижно уставились на лунное небо.

Всю ночь он был в бреду. Запекшимися дрожащими губами хан говорил что-то о домах, которые ветер заставляет бегать вверх-вниз по рекам, о повозках без колес, в которых носят чужеземных владык, о городах из камня, окруженных стенами из камня, и дома эти не унесешь и не увезешь с собой, как юрты и кибитки, о дворцах с золотыми колоннами и позолоченными крышами в дальних странах, о пышных садах с мандариновыми деревьями, о чужих вождях и правителях, которых он высмеивал даже в бреду, о множестве неизвестных мне богов и божеств, с которыми он собирался покончить, о золотых слитках величиной с верблюжью голову и драгоценных камнях размером побольше, чем глаз у яка, о крепостных башнях, из которых видно все далеко-далеко окрест, и еще о многом другом; это была удивительно долгая ночь, и бреду, срывавшемуся с запекшихся и дрожащих губ хана, тоже, казалось, не будет конца.

Когда свет занимавшегося утра лег на лицо хана, Темучин впервые повернул голову в мою сторону, узнал меня и едва слышно проговорил:

— Подобно тому, как на небе есть только одно солнце и одна луна, на всей земле должен быть лишь один владыка, один хан!

Эта мысль устрашила меня, и чем больше я над ней размышлял, тем больше пугали меня ее возможные последствия. В длинной цепи его ночного бреда, показавшегося мне таким темным и путаным, это было последним звеном. И хотя сейчас он уже пришел в себя и не бредил, оно как бы озарило все остальное новым светом. Чтобы как можно осторожнее проверить мою догадку, я спросил:

— Ты этой ночью был очень далеко отсюда, Темучин. Ты говорил о вещах, мне незнакомых. Я знаю о них со слов иноземных купцов, которые меняли у нас свои товары, но я их никогда не видел. Я высосал смерть из твоих ран, но путаные, чужие сны я отнять у тебя не мог!

Он взглянул на меня с удивлением:

— Я не знаю, что именно вырвалось из моего сотрясаемого жаром и холодом тела, Кара-Чоно, но я всегда мечтаю о вещах мне неизвестных, потому что всегда мечтал узнать их. И еще: мне никогда не снятся вещи, которые меня окружают, а лишь те, которые когда-нибудь будут меня окружать. Разве не в этом смысл всех снов, Кара-Чоно?

Я счел за лучшее промолчать. Полог юрты был откинут, и открывавшаяся перед моим взором Долина Антилоп походила на огромный зеленый мат, где сгрудились бесчисленные пленные, окруженные стражниками, которые по очереди подсаживались к кострам. Опять слетелись пестрые птицы и порхали над кустами, а потом взлетали ввысь и распевали свои песни над долиной — сейчас, когда шум битвы улегся, они опять распелись.

— О Джамухе ты не спрашиваешь, Темучин?

— Из-за моих снов я совсем забыл о нем! Так что с ним?

— Ему удалось уйти от хана Тогрула.

Темучин усмехнулся:

— Удалось уйти! Чем больше становится моя империя, тем меньше делаются царства моих врагов! Настанет день, когда Джамухе некуда будет уйти.