Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Позднее, когда сопротивление оборонявшихся было окончательно сломлено и крыши маленьких глинобитных хижин, крытых рисовой соломой, были в огне, десятники начали палками гнать пьяных грабителей и мародеров к тысячнику, чтобы тот свершил над ними свой суд: по закону Чингисхана, запрещалось предаваться грабежу во время битвы, потому что это могло помешать достижению победы.

Тысячник сидел на высоком коне, гордый одержанной победой и непреклонный. Он вынул из ножен тяжелый меч, который сейчас, когда солнце уже взошло, блестел опасно и хищно, и сказал:

— Хан приказал, а вы не повиновались! Хан требует повиновения ото всех, а тех, кто ему не повинуется, он уничтожает. Поступи он иначе, неповиновение расползлось бы по нашему войску подобно дурной болезни. От дурной болезни может погибнуть самое сильное войско. А кем был бы наш властитель без воинов?

Конь тысячника затанцевал под ним и, сделав несколько мелких шагов в сторону, остановился рядом с первым осужденным.

— Твое имя?

— Монго!

— Ты был Монго!

— Я был Монго.

— Наклони голову, ты, бывший Монго!

Тот поступил как было велено, и тысячник одним махом снес ему голову.

— Твое имя?

— Сум!

— Ты был Сумом!

— Я был Сумом.

— Наклони голову, ты, бывший Сум!

Тот поступил как было велено, и тысячник одним махом снес голову и ему.

Еще одиннадцать раз он спрашивал об имени и еще одиннадцать раз произносил слова «ты был» и «наклони голову». Когда с этим было покончено, он бросил свой окровавленный меч слуге, чтобы тот очистил его от следов скверны неповиновения. А сам крикнул своим воинам клич:

— Мы победили в битве! А теперь грабьте, грабьте, грабьте!

Около полудня к западному «шву» подошли все основные силы и все правое крыло. Хан, уже получивший известие о победе под Великой стеной, скакал вместе со своими сыновьями и любимыми военачальниками во главе войска. В знак великой радости он надел праздничный наряд, крытый синим шелком и отороченный у ворота и на рукавах тигровым мехом. На высокой меховой шапке сверкал драгоценный красный камень, а грива его чистокровного скакуна была украшена перьями павлинов и цапель. Он торжествующе улыбался, проезжая мимо своих воинов, и остановился на том самом месте, где совсем недавно стояли накрепко закрытые ворота, а теперь валялось множество трупов убитых китайцев и монголов — с искаженными лицами, проломленными черепами или отрубленными конечностями. Вид этих обезображенных тел, будь то собственные воины или вражеские, его ничуть не трогал: одни не могли ему больше пригодиться, а другие не могли больше причинить вреда. Это был прах под копытами его жеребца…

— Где Лу? — спросил он.

Маленький полководец-китаец предстал перед ним.

— Приблизься, Лу!

Все смотрели сейчас на Лу, и скольким хотелось бы оказаться на месте того, на кого обратил свое благосклонное внимание великий хан.

— У голубого Керулена я вручил тебе золотой ключ от этой Великой стены, Лу. Некоторые из моих приближенных сомневались в тебе, советовали тебе не доверять. А я тебе поверил вопреки всему — и теперь вознагражден за это. С этого дня ты будешь одним из окружающих меня солнцеликих. Я благодарю тебя. В награду ты получишь девять самых красивых женщин из империи Хин. Ты будешь жить в дорогом шатре, слуги выполнят любое твое пожелание.

— Это слишком, слишком щедро, мой хан… — выдавил из себя не на шутку перепуганный Лу.

— Слишком щедро? — Чингис рассмеялся, и его сыновья и военачальники рассмеялись тоже. — Ты говоришь, слишком? Ты распахнул ворота! Передо мной целая империя! Могу ли я подарить тебе слишком много, когда мне принадлежит все?

Лу отдал глубокий поклон и даже встал на колени и коснулся лбом пыли, повинуясь древнему обычаю своего народа.

— Встань! — приказал ему хан. — Я не Сын Неба, а твой друг!

Когда донельзя удивленный Лу снова встал, хан спросил его о тех девятнадцати китайцах, которые вместе с ним были приданы передовой тысяче. Как они сражались?

— Я хочу распределить их по остальным тысячам. А сражаться им больше не придется. Пусть будут в них переводчиками. Я велю выдать им всем награду.

— В живых осталось всего пятеро! — ответил Лу. — Четырнадцать погибли, мой хан!

— О-о! — Хан поднял глаза к безоблачному небу. — Значит, их призвали к себе боги! Неужели они не радуются сейчас, слыша о себе столько похвальных слов? В полнолуние я вспомню о них и обнажу в их память голову.

И хан поскакал дальше, и его великолепный белый жеребец пробежал мимо тринадцати отрубленных голов, которые еще совсем-совсем недавно мечтали только о добыче, забыв о времени.

К вечеру военачальники главных сил и правого крыла разделили свое войско на колонны по десять тысяч, расширив тем самым поле наступления и облегчив снабжение войска запасами продовольствия, захваченного у противника, и стадами его скота. Шесть главных клиньев поведут сыновья Чингисхана — Джучи, Чагутай, Угедей, Тули и его «солнцеликие» Джебе и Мухули. Совсем недалеко от Великой стены конница Чингисхана повернула на восток, в сторону столицы империи Хин.

Вот она и открылась перед ними, страна желтых гор и холмов, желтых рек и озер. Проросшая трава тоже была желтоватой, и даже листья вечнозеленых дубов покрывала мельчайшая желтая пыль. Очень многие жили здесь в пещерах, вырытых в пологих склонах, а меньшинство — в хижинах, таких низких, что их крытые рисовой соломой крыши почти доставали до земли. И лишь пагоды стояли высокие и гордые в окружении кипарисов и цепочек каштанов. С их крыш сияли золотые знаки желтого учения.

На первых порах монгольские воины грабили пагоды и убивали монахов, если те пытались не допустить их в храмы. Поэтому Чингисхан издал закон, в котором говорилось: «Наши боги живут повсюду на земле, и не нужно приходить в особое место, чтобы поклоняться им. Поэтому вы вольны любить кого хотите, но убивать имеете право только по моему приказу. В моей империи каждый может возносить молитвы тому богу, какому пожелает, он лишь обязан подчиняться составленным мною законам».

Властитель строго следил за выполнением этого приказа, и вскоре случилось то, на что хан и рассчитывал: многие ламы встречали его воинов радушно. Скорее всего, они надеялись спасти монголов от их шаманомании и обратить в буддизм. Однако одно было достигнуто в любом случае — многие священнослужители и верующие не воспринимали монголов как заклятых врагов. Случалось, что воины хана проезжали через тихие и мирные деревни, в которых китайцы праздновали свой праздник весны, словно никакой войны и в помине не было. Под хохот монголов они, следуя старинному обычаю, прогоняли по узким деревенским улочкам своих буйволов и поколачивали бедных животных дубинками, как бы изгоняя из них зиму с ее холодами и бескормицей и напоминая буйволам о том, что они тягловые животные и должны ходить под ярмом. А там, где войску хана оказывали сопротивление, монголы сжигали дотла деревни и города, грабили и убивали.