Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Тули сказал:

— Эта гора богов всегда была его лучшим другом и советчиком; она его никогда не предавала, и все ее советы всегда были хорошими. Могло ли быть иначе, если ты ближе всего к небу, когда достигнешь ее вершины? Где найдешь тишину тише, а одиночество более одинокое, чем на вершине Бурхан-Калдуна, по соседству с богами?

Они сгрудились у костра, который разложили и подпитывали березовыми сучьями слуги и воины, и лакомились гусиной печенкой, нанизывая ее на прутья и поджаривая над огнем.

Около полудня сквозь облака пробились лучи солнца, а вскоре ветер унес эти облака прочь. Туман тоже рассеялся. Бурхан-Калдун гордо задирал свою старую каменную голову к небу. Обрадованные теплыми лучами, у реки копошились в снегу красноногие куропатки, пытаясь выцарапать из-под снега вялые травинки.

— Снег стаивает! — воскликнул Мухули, указывая на валун, с которого капала вода.

Но вот вновь показался Чингисхан с телохранителями. Они сразу узнали его — в одной руке у него была волчья шапка, в другой пояс. Он помахал им. По тому, как внушительно он выступал, какими размеренными были все его движения, они поняли, что окончательное решение принято. Мухули удовлетворенно улыбнулся. Свита неспешно направилась навстречу своему властителю.

— Мне все удалось, — сказал им хан. — Все!

Он утер пот со лба, обнял Тули и Джучи, бросил несколько признательных слов Мухули и оседлал своего белого жеребца.

— Снег тает, братья! Не позднее чем через три дня начнется ледоход на Керулене, и пустыня Гоби напьется воды. Боги с нами!

— Значит, мы зададим жару пятнистой желтой собаке в Йенпине? — воскликнул Джучи.

— Да, мой сын!

Тули, Джучи и другие военачальники вырвали свои мечи из ножен, взметнули их в небо и вскричали:

— Пусть страх и ужас бегут впереди нас! Мы победим!

— Джебе, — приказал хан, — вели привести маленького китайского полководца. Я хочу дать ему золотой ключ, которым он откроет ворота Великой стены.

— Слушаю и повинуюсь, мой хан!

— Мухули, — приказал хан, — передай всем тысячникам, что я желаю их видеть.

— Слушаю и повинуюсь, мой хан! — И Мухули умчался на своем гнедом жеребце вслед за Джебе.

После этого властитель со своей свитой вернулись в главный лагерь. Повсюду перед юртами стояли воины, женщины и старики. Они знали, что хан побывал на горе, на святой для всех них горе, чтобы в последний раз поговорить с богами.

Он крикнул им:

— Будьте наготове!

И люди ответили ему, все как один:

— Все во имя нашего хана!

Они не сомневались больше в том, что им предстоит. А о великой империи Хин им было известно только то, что земля эта сказочно богатая и что оттуда можно вернуться с такой добычей, о которой в прежних войнах и мечтать не приходилось.

Той же ночью китайский полководец вместе с девятнадцатью другими китайцами, переметнувшимися к Чингисхану, поскакали во главе одной тысячи монгольских воинов по направлению к пустыне Гоби. День спустя за ними последовал основной клин войска: сто тысяч всадников, сто тысяч запасных лошадей, тысячи вьючных верблюдов, тысячи повозок, тысячи женщин. В хвосте этого огромного червяка тянулись и большие стада овец: надо же воинам чем-то кормиться, пока они достигнут границы. А еще день спустя выступили и оба крыла войска — с каждой стороны по пятьдесят тысяч всадников, еще сто тысяч запасных лошадей, повозки и все, что положено.

Чингисхан возглавил основной клин. Его высокая дворцовая юрта стояла на огромной двухколесной повозке, которую тянули двадцать пять могучих яков. Властитель отдал приказ брать в плен, допрашивать и убивать любого встречного, будь он разведчиком из империи Хин или простым охотником. Если кому-нибудь удастся улизнуть, доносить ему лично, чтобы он успел внести изменения в свой план.

На сей раз Тенгери был не среди последних, а в самой первой тысяче, в той самой, к которой присоединился со своими людьми китайский полководец Лу. Это ему хан дал золотой ключ от ворот Великой стены. Тенгери, десятник, как и Бат, радовался от всей души, что он в первой тысяче.

— А если эта желтая душа, этот Лу, скажет не то, что велел ему хан? Мы ведь их щебетанья не понимаем. Пищат что-то, как снежные зяблики! А, Бат?

— Да что ты! — махнул рукой тот. — Он пропоет песню нашего хана, не сомневайся. Ему известно, что в случае чего он получит в спину двадцать ножей.

— Но если все-таки получится не так, как задумал хан? — проговорил Тумор, тоже подозревавший китайцев в возможной измене. — У нас даже нет при себе луков и стрел, чтобы рассчитаться с ними, Бат! Все пока что в обозе…

— Что ты несешь? Хан всегда рассчитывает все до мелочей. Запомни это раз и навсегда. Я участвовал во всех войнах, и каждая из них оставила на мне по шраму…

— А еще у тебя под седлом девятнадцатая лошадь, — поддел его Тенгери.

— Да, девятнадцатая!

— Или последняя! — Тенгери громко рассмеялся.

— Последняя? Почему это?

— Ну, если Лу споет не ту песенку…

— Во всех войнах, в которых я участвовал, все было так, как хотел хан! — вспылил Бат.

— Я рад, что ты опять заговорил со мной, десятник, — сказал Тенгери.

— Я всегда с тобой разговаривал, — проворчал Бат.

— Всегда? Разве все последние месяцы ты не избегал меня?

Бат промолчал.

— Может, ты потому ко мне переменился, что теперь я тебе ровня? Так, да?

— Да нет же! — И немного погодя добавил: — Знаешь, Тенгери, жизнь — странная штука.

— Не понимаю, о чем ты, Бат!

— Ладно, бросим это!

Они ехали сейчас медленно, чтобы не загонять лошадей. Снег растаял, и, когда они наконец достигли песчаного моря Гоби, они, как и предсказывал хан, нашли там множество лужиц с талой водой.

Еще через несколько дней они увидели далеко-далеко впереди стадо диких верблюдов, которых Тенгери поначалу принял за разведчиков врага. Бат, конечно, высмеял его, говоря:

— Положим, у китайцев тоже бывают бороды, как и у диких верблюдов. Но чтобы горбы — никогда!

Иногда Тенгери смущали кусты в солончаках, особенно по ночам, когда они торчали из песка как черные головы и на ветру слегка покачивались.

— Вон там лежат двое! — говорили Тенгери или Тумор, а Бат смеялся до слез.

— Хорош десятник! Да, хорош десятник, который принимает верблюдов и кусты за лазутчиков!

И правда, если вдуматься, странная это была тысяча, опережавшая основное войско на день пути.

Как и говорил Тумор, у них не было при себе даже луков и стрел, не говоря уже о боевых топорах, мечах или арканах. Только ножи да кинжалы в рукавах — вот и все. Они скакали на вороных жеребцах, черных как ночь, черными были их простеганные халаты, черными были их лица и руки, которые они натерли сажей.