Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Подождите! — крикнул им один из часовых с башни.

— Сколько ждать?

— Есть у вас бумага от императора?

— Да!

— С печатью?

— Да!

— Какого цвета печать?

— Красная. С изображением дракона.

— Все понятно! — крикнул часовой с башни.

Остальные сразу разошлись, а факелы над прорезями в башнях вдруг погасли — не сами по себе, конечно.

Воины-монголы по-прежнему стояли возле своих вороных, с черными от сажи лицами и руками.

Полководец Лу щелкнул короткой плеткой.

Это был условный знак. Воины, вслушиваясь в ночь, достали кинжалы и ножи из рукавов халатов. Приготовились.

Ничего. Лишь легкий посвист ветра да всхрапывание животных. Все замерли, обратившись в слух.

Но вот за воротами заскрежетал сдвигаемый засов. Но открылись не главные ворота, а маленькая узкая створка, прорезанная в них, в которую и один человек проходил не без труда. Согнувшись в три погибели, из нее вышел часовой с факелом в руке. За ним последовал старший по башне и еще один часовой — тоже с факелами. Старший по башне потребовал у Лу бумагу с печатью и красным драконом на ней.

— Вот она! — сказал Лу, протягивая ему бумагу, подделанную столь искусно, что отличить ее от настоящей вряд ли кто сумел бы.

— Гм, гм, — старший по башне вертел бумагу и так и эдак.

— Ты удовлетворен? — спросил Лу.

А тот, внимательно приглядываясь к лицу Лу, поинтересовался:

— С каких это пор император посылает полководцев закупать лошадей?

— Это лошади для его телохранителей.

— Все равно, — мрачно проговорил старший по башне, лишь бы выразить свое недоумение. Недоверчивым ему даже положено было быть. — А о том, что монгол стоит у восточных ворот, нам известно.

— Да, но о том, что он вот-вот будет и здесь, — нет!

— Если его главные силы у восточных ворот, он никак не может быть и здесь тоже, — возразил старший по башне.

— Ты очень скоро увидишь его, — сказал Лу и был не так уж и не прав.

Старший по башне вышел из круга, который образовали Лу и воины-китайцы, предавшие своего императора. А впереди него шли часовые с факелами.

— Ты, никак, вздумал пересчитать скакунов? — поддел его Лу, шедший рядом.

— Почему бы и нет? — ответил тот.

Когда он приблизился к первым лошадям и подозвал поближе часовых с факелами, Лу выхватил из правого рукава кинжал: через какое-то мгновение этот недоверчивый человек обнаружит, что у лошадей не четыре ноги, а шесть. Прежде чем это произошло и прежде чем исполнительный служака дал сигнал тревоги, Лу вонзил в его спину кинжал и пронзил его сердце. Рядом со своим начальником, не испустив даже предсмертного стона, упали и оба часовых, которых прикончили люди Лу.

Маленькая дверца оставалась открытой. Сквозь нее проскользнули первые из черных как ночь монголов. Прошло совсем немного времени, и распахнулись главные ворота. Под стеной прогремело тысячеголосое: «Ухууу-ху-ху-у-у!», и всадники как ветер промчались в ворота.

— Зажигайте огни! — приказал Лу.

Вскоре из прорезей в башнях вырвались языки пламени. Десятки воинов размахивали на стене факелами. Сами ворота тоже горели. Все это было условным знаком для войска правого крыла, затаившегося до времени в пустыне.

А монгольские воины уже успели соскочить с лошадей и бросились ко всем внутренним стенным проходам, вооружаясь мечами убитых китайцев и сея смерть вокруг. Ошеломленные их внезапным появлением посреди ночи, защитники укреплений стены сопротивлялись изо всех сил, но беспорядочно, а поэтому и обреченно. Монголы сбрасывали со стены живых и мертвых. Раненые умоляли о пощаде, но монголы жалости не знали.

Тенгери со своим десятком проник в одну из башен, в нижних помещениях которой уже бушевал огонь, но на верхней площадке китайцы еще держали оборону, сбрасывая на головы нападавших тяжелые каменные блоки.

— Тащите сюда солому! — приказал Тенгери.

Солома была мокрой, и тяжелый удушливый дым потянулся вверх. Один из китайцев прокричал что-то, чего они не поняли. Вдруг прямо над их головами открылся люк и показалась голова китайского воина. Он без конца кашлял, и глаза его слезились. Он повторял и повторял всего несколько слов, смысл которых Тенгери отгадал без труда. Тот умолял их разрешить ему спуститься.

Тенгери сделал знак, чтобы он спрыгнул вниз.

Тот мгновенно повиновался. Продолжая надсадно кашлять, он стоял перед монголами с залитым кровью и слезами лицом, в изорванном халате с подпалинами.

— Давайте я с ним разделаюсь! — вызвался Аслан, воин из десятка Тенгери.

Он поднял тяжелый меч, китаец пригнулся, закрыв лицо и глаза руками, но тут Тенгери заорал:

— Эй, Аслан, это не дело! Он бросил свой меч, а ты хочешь его за это убить? Поймать беззубого волка — не геройство, победить орла со сломанным крылом — не победа!

Китаец мало-помалу приходил в себя. Увидев, что Аслан опустил меч, он упал перед Тенгери на колени, чтобы поцеловать ему ноги.

— Я тебе не лама! — прикрикнул на него Тенгери, отступая на шаг назад.

В люке показались еще четыре китайца.

Тенгери велел им тоже спускаться.

Они безмолвно повиновались.

— Видишь, — сказал Тенгери Аслану, — теперь все пятеро у нас в плену. Разве эти спрыгнули бы сюда, если бы мы убили первого? Как же! В лучшем случае сбросили бы на нас еще пару своих каменных блоков. А в худшем… мы бы своих недосчитались! Тоже мне, герой называется! — повысил он вдруг голос. — Имя у тебя подходящее — Аслан {19} 19 Аслан — лев ( монг. ). , а ведешь себя как подлый шакал!

Тем временем подоспели и первые сильные отряды главных сил и правого крыла. Они с победными криками промчались через главные ворота, направляясь в глубь провинции Шаньси, чтобы взять там под охрану колодцы, сбить скот в большие стада и разведать, где они натолкнутся на очаги серьезного сопротивления. Это было ранним утром, сумерки еще не растаяли. Тысяча полководца Лу расправлялась с последними защитниками этого участка Великой стены, укрывавшимися за ней в глинобитных хижинах и пытавшимися остановить разъяренных и теперь уже вооруженных монголов одними стрелами. Правда, при свете дня их выстрелы оказались более меткими, чем можно было ожидать.

Вдобавок некоторые монголы, посчитав дело сделанным, уже предались грабежам, забыв о неумолимом приказе хана. Ворвавшись в дом начальника этого участка стены, первым делом набросились на горячительные напитки. Одни с дикими криками и воплями скатывались по широкой деревянной лестнице в обнимку со штуками шелка или прижимали к груди серебряные сосуды, другие выбрасывали из окон дорогую мебель с инкрустацией из слоновой кости, а на улице поднимали ее, уже поломанную, из пыли и тащили к своим лошадям по частям. Им, конечно, не сама мебель была нужна — что с ней делать-то? — а только слоновая кость. Эти напившиеся грабители представляли собой отличную мишень для китайцев. И на лестнице, и перед домом, и вдоль стены лежали убитые — с добычей в руках и стрелами в спине или в шее. Прихватив из дома все, что только было можно, и убив его хозяйку, монголы подожгли дом. Несколько слуг, горевших как факелы, выпрыгнули из окон прямо в маленький пруд, почти всегда в красивых цветах. Но не сейчас. Лотос в это время года еще не цветет…