Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Необдуманные попытки захвата города серьёзно проредили крестоносное войско, и тогда Алиса де Монморанси, которая разделяла с супругом все тяготы похода, отправилась ко двору короля Филиппа Августа просить его содействия, а известный проповедник Иаков Витрийский отправился в Германию – набирать новых крестоносцев. Рассчитывать на помощь Рима больше не приходилось: великий боец католицизма Иннокентий III сошёл в могилу, а новый папа, престарелый Гонорий III, не обладал его энергией и воинственностью.

К длительной осаде готовился и гарнизон Тулузы. На стенах города появились камнемётные машины, люди углубляли рвы и укрепляли стены. Как и в начале осады, старики, женщины и дети помогали мужчинам.

Монфор, безуспешно пытаясь казаться равнодушным, приказал собрать совет из рыцарей и прелатов. Епископ Фулькон предлагал дождаться прибытия новых крестоносцев.

– Тогда, – предсказывал он, – погибнут под остриём меча мужчины и женщины и даже грудные дети еретиков, а оставшиеся в живых будут разосланы по монастырям.

Однако со своего места поднялся крестоносец Роберт де Пекернэ и холодно возразил ренегату:

– Ваш совет пагубен, – сказал он. – Графу Раймунду улыбнулось счастье, и война разгорается всё серьёзнее. Мы – завоеватели, и сердца жителей не на нашей стороне. Победитель рискует потерять завоёванное, ибо военное счастье изменчиво. Мы, французы, всегда имеем успех в начале борьбы, но когда достигаем цели, становимся надменными и беспечными. Гордость губит нас и с высоты опрокидывает в пропасть. Всё, что мы приобрели некогда храбростью, мы теряем из-за скверного управления. От французской надменности погибли в Испании Роланд и Оливье. И если теперь граф наш лишится этой земли, то лишь только потому, что мы были плохими властителями. Граф отдал страну в управление людям, которые возбудили против себя народ мздоимством и жестокостью. И вот Бог, который всегда справедлив, услышал их вопли и увидел ежедневные наши несправедливости. Тулуза терпела столько мучений, что её возмущение неудивительно. За то, что мы посадили правителями лакеев и негодяев, теперь приходится расплачиваться; на французов стали смотреть как на разбойников. Вот почему, господа, наступил конец нашим успехам.

– Всякие разговоры в таком случае – потерянное время, – заключил один из крестоносцев речь де Пекернэ. – Осадой мы наживём себе беды на десять лет.

Услышав такие дерзкие, но честные слова, Фулькон наложил на крестоносца де Пекернэ суровую епитимью. Но и сам Монфор теперь был не прочь во избежание тягот долгой осады с неопределённым результатом войти в сделку с Тулузой, вступить в переговоры с Раймундом. Однако он далеко не всё значил в лагере крестоносцев, там была и другая сила.

Аббат Сито пришёл в страшное негодование, лишь только ему намекнули о переговорах с осаждёнными. Епископ при всех бросил в глаза Монфору обвинение, которое было невыносимо для его гордости, задев военные дарования и личную храбрость старого военачальника. Хитрый прелат отрезал графу пути отступления.

– Клянусь вам Святой Девой, — сказал Монфор легату, – что я или возьму Тулузу через восемь дней, или погибну при её штурме.

Между тем к осаждающим стали прибывать давно ожидаемые подкрепления из Оверни, Бургундии и Фландрии. Католическая церковь ещё раз помогла французскому завоеванию.

Время проходило в мелких стычках на аванпостах, причём некоторые вылазки осаждённых были весьма удачны. Крестоносцы начали роптать, ведь продолжительная осада была тяжким испытанием для их терпения. Тогда по приказу Монфора начали строить невиданную ранее машину, которая должна была метать в город греческий огонь.

– Это ромейское оружие, секрет которого был раскрыт нами после взятия Константинополя, даст себя знать всей Тулузе, – говорил Монфор. – Мы подкатим сифон к городским стенам и зажжём дома, а греческий огонь невозможно потушить. Обещаю, что мы будем пировать в Тулузе и разделим поровну и честь, и добычу.

Это обещание вызвало в большинстве рыцарей восторг, но в некоторых зародило сомнение. К числу последних принадлежал граф Амори де Крюн.

– Никто и ничто не даёт вам права лишать людей наследия их предков, – сказал он. – Если бы я заранее знал ваши тайные умыслы, то никогда ни я, ни мои люди не были бы здесь.

Расчёты Монфора не сбылись. Медный сифон с греческим огнём был подбит удачными выстрелами из тулузской катапульты. Большая часть прислуги, которая была при машине, сгорела заживо. Тогда Монфор велел исправить огнемёт и попытаться поджечь город ещё раз. На этом громадном орудии основывались его последние надежды. Наверное, Монфор предчувствовал, что события принимают роковой для него характер.

В Тулузе тоже сознавали, что решительный час близок. Повреждения, сделанные в укреплениях, были заделаны, горожане поочерёдно несли службу на стенах.

Как-то раз, обходя выделенный мне участок стены, я услышал песню. Голос у певца был хрипловатый и не всегда попадал в ноты, но слушали его с удовольствием и даже подпевали.

Я подошёл поближе. У костра сидел паренёк в костюме пажа, ещё недавно богатом и нарядном, а теперь изрядно помятом и испачканным. Длинные волосы певца были растрёпаны, на щеке алела царапина, но его это не волновало. Он распевал стихи, сложенные кем-то из трубадуров и воодушевлённо пилил смычком виеллу. Горожане, отложив в сторону пики, дубины и охотничьи луки, весело подпевали. Это была последняя ночь перед сражением, в котором должна была решиться судьба Тулузы.

Битва началась на заре. Рассчитывая отвлечь внимание неприятеля, Раймунд приказал сделать вылазку со стороны Мюре.