Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

Далее подхватил Плещеев. Бабу-портомойку взяли, учинили обыск в ее жилье, нашли два пустых глиняных корчажца подозрительного вида. Кат к бабе пока не приступал – со страху сама во всем созналась. Выгораживает полюбовника, говорит, будто невиновен и ничего не знает, а тряпицу в постель княжичу подложила она.

– Может, и впрямь, не виновен, – заметил Плещеев. – В корчажцах, говорит, было зелье-присуха, опоила им служильца. Потому и не выдает ее, что ослеп от похоти к лукавой бабе.

– Виновен! – глухо, с жесточью промолвил князь. – Под дверьми моего сына вместо службы блядню творил! Виновен. А не признаёт вину – дважды виновен! Пытать далее! К женке-потаскухе также железо применить. Кто надоумил? Кто зелье и ветошь дал? Откуда нити сговора тянутся? Учить мне тебя, Борис Данилыч, как дело твое делать?

– Сделаем, князь, – наклонил голову Плещеев. – Но и без железа дознались. Баба на посад бегала за зельем, к старухе-ворожее. Та и надоумила. Говорит, старая хрычовка – сущая ведьма. Оно и вестимо…

Богомерзкая старуха, однако, успела скрыться. Посланные за ней на посад, в указанный двор, вернулись ни с чем.

– Сторожу на городских воротах усилили, – заговорил Иван Бутурля, – поставили рогатки – мышь не проскочит. Обозы досматривают. На дороги за городом также разъезды высланы. Ведьма далече уйти не могла. А могла и на посаде до времени затаиться. Вряд ли не захотела б убедиться в действии колдовства. С портомоей она лишь два дня тому дело свое обговорила. А сведать в точности, когда та пойдет в ночь к полюбовнику, не могла. Знать, на Москве еще укрывается. Служильцев разослали с грамотами – зачитывают на торгах и площадях. Приметы у старухи особые – сыщем, князь, бесовку.

– Уж расстарайтесь, мужи бояре, – мрачно молвил Василий. – Разузнать хочу доподлинно, откуда эта пакость у нас завелась. Службой своей все трое отвечаете!

– Не Данила ли нижегородский ядом против тебя исходит, князь? – предположил Плещеев.

– Может, он… а может, и… – Василий в злой досаде покрутил головой. – Может, и права Софья. Знаете небось уже? На язык она никогда не была сдержна. А тут и намеренно распускает… хоть и запретил ей. Что ей мой запрет, когда и сам… – Князь сделался бледен, глядел, согнув вперед шею, невидящими очами. – За сына никого не пожалею. Хотя б и брата…

– Прости, князь, – Бутурля приложил руку к сердцу, – но сколь знаю брата твоего, Юрия Дмитрича, не стал бы он такую мерзость творить. Что меч на тебя поднять может – в то верю, а чтоб ведьму подсылать к отроку – не его эта подлая стать. Софья Витовтовна в своем бабьем да материнском праве – от страху за дитя свое думать что взбредет. Но ты-то Юрия знаешь не менее моего, князь. Неужто поверишь оговору?

– Оговору не поверю, – помягчел князь. – Сам о себе засвидетельствует. В Москву его вызову. Не покорится – вину свою признает! Как мыслите?

Трое бояр, раздумав, согласились, что звенигородский князь, даже если не пожелает по вражде своей и гордости покориться, все равно должен в Москву прибыть и оправдаться. Слишком гнусно дело и вина велика да страшна, чтоб не захотеть обелиться. На том кончили совет и разошлись.

…Бутурля оказался прав. Старая ведьма не ушла загодя из Москвы. К вечеру третьего дня в распоряжении Плещеева оказалось аж четверо старух, подходящих обликом под описание портомойки. Одну повязала воротная стража – прибилась к торговому обозу, шедшему в Переславль. Обозные люди старуху опознать не смогли. Других взяли в городе: двух сдали с рук на руки стороже сами посадские, одну каргу схватили прямо в Кремле – затесалась среди нищих и побродяг.

Всех четверых выставили в ряд и показали портомойке. Ту от слабости не держали ноги, обвисала на руках у двух розыскных служильцев. Мутным взором Лукерья уставилась на старух и их бородавки. Хрипло взвыла, показав на одну:

– Аа-а… гадина, гадина! Погубила… погубила! В аду сгоришь, ведьма!..

Не дотянувшись до карги, она вцепилась ногтями в лицо служильца, тоже взревевшего от боли.

– От сучья дочь! – тотчас остервенилась опознанная ведовка. – Блядница, дела простого не сумела устроить! Полюбовника сгубила и саму крючьями истерзают, на огне подпалят! Груди твои с мясом вырвут, кожу сдерут!..

Старуха дико захохотала, брызжа слюной.

Вечером того же дня Плещеев спустился в подклет на пытошном дворе. Сел на скамье перед столом, за которым черкал в исписанных листах подъячий служка. Старуху только что спустили с дыбы. В изодранной и окровавленной исподней рубахе она лежала безвольным мешком на мокром полу. Кат в кожаном переднике вопросительно поглядел на боярина. Тот распахнул кунью шубу – жарко, удушливо к подклете.

– Привести в чувство и продолжать.

Борис Данилыч прикрыл лицо рукавом от вони – смешавшихся в спертом воздухе запахов пота, крови, испражнений.

Ведьму окатили водой из ведра. Заплечный мастер с помощником подняли каргу за ноги и седые разметанные космы, уложили на козлы, укрепили руки под доской. Кат разодрал на спине остатки рубахи и сел на ноги старухи. Из поданной корчаги стал лить на кровавые рубцы, проложенные плетью. Смрад в подвале перешибло кислым уксусным духом. Ведьма утробно завыла и стала по-змеиному извиваться. Ошметья кожи на спине шевелились, рубцы взбухали. Старухина спина скоро сделалась багровым пузырящимся месивом. Подъячий, возвысив голос, без выражения, с расстановкой читал вопросы. В руке держал наготове перо, чтобы писать ответы.

– От кого получила наказ извести колдовством сына и наследника великого князя?..

– Как колдовала – на смерть или порчу?..

– Какое действие от того зелья, что давала портомойке Лукерье?..

– Имела ли умысел колдовать на великого князя и великую княгиню?..

– Кто кроме портомои и ее полюбовника был в сговоре?..

Старуха билась лбом о скамью, хрипела, но не выронила ни слова. Плещеев внимательно рассматривал ногти у себя на пальцах. Подъячий, не поднимая головы, стал читать вопросы с начала:

– От кого получила наказ…

Ведьма, будто подавившись хрипом, затихла и обмякла на козлах. Подъячий, глянув, отложил перо, поскушнел. Плещеев встревожился:

– Не околела?

– Не-е, – уверенно ответил кат, щупая жилу на старухиной шее. – Ведовки так скоро не мрут. Крепкие. Пока всю бесовскую силу из них вынешь, сам едва жив станешь. Знаю эту породу, боярин. Обмерла малость.

– Ты давай все ж осторожней, Ушак, – строго упредил Плещеев. – Угробишь ведьму – след оборвешь. Самого в цепях подвешу вместо нее. Понял меня? Сделай так, чтоб она заговорила!

– Понял, хозяин, – угрюмо отозвался заплечный мастер. – Да только… крепкая дюже порода.

– Со старухой управиться не можешь?! – вскинулся боярин. – На что ты годен тогда?