Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

– Хуже, – мрачно ответил тот. – Лекари уж не надеются. Попроси братию, отче, усилить молитвы.

– Денно и нощно велю читать канон о болящих.

Юрий направился к собору. Сняв шапку и подбитую куньим мехом вотолу, упал коленями в снег перед папертью. Широко перекрестился и коснулся лбом обмерзших каменных ступеней. Когда поднялся, на глазах были слезы.

Работников, расчищавших в храме стены, не успели упредить. Юрий, войдя внутрь, оказался под рукотворным снегопадом – на голову летела известковая стружка, в воздухе плавала белая муть.

– Вон все, – не возвышая голоса, сказал князь.

– Пошли, пошли, – подгонял спускавшихся подмастерьев боярин Никитин.

– Ты, Федор, тоже выйди. И двери прикрой. Один хочу остаться.

Перешагивая через горки белых и цветных ошметьев, Юрий приблизился к гробнице игумена Саввы. На крышке гроба лежала Псалтырь, заложенная тесьмой. Взяв книгу и раскрыв, князь молча стал читать.

На половине псалма задрожали руки, Псалтырь упала на гроб. Из груди Юрия вырвалось короткое сухое рыданье. Он опустился на каменный пол, головой прижался к боковине гроба.

– Отче Савво! Не ведаю, чем прогневил я так Господа, что насылает на меня казни… Растерялся я, отче. Не знаю, что делать, что думать. Почему тебя нет со мной, отче?..

Князь вскинулся и вдруг стал бить кулаками о крышку гроба.

– Почему? Почему?!.. Почему ты не остался со мной, отче? Зачем ушел?..

Затихнув, он уронил голову на кулаки.

– Анастасия умрет, – глухо заговорил. – Митя-второй, сын младший, умрет. Василий прислал повторную грамоту. Велит в Москву к нему ехать – с повинной головой либо с оправданьем. А что сделает, если не поеду, не пишет. Да и так знаю. Рать соберет и на меня отправит. Воевать будем, отче. Сыновья одного отца, великого князя Дмитрия. Разве не перевернется отец в гробу? Сыновья того, кто созвал и привел на Куликово всю Русь, в единый кулак собрал, – сами в горло друг дружке вцепятся! А из-за чего, скажи, отче?..

Юрий сполз на пол, сел, опершись спиной о гроб.

– Велит мне оправдаться в колдовстве против племянника, – с горечью продолжал он. – Мне! Да кто из нас более гнушается чародейства – он или я?! Надоумили Ваську на меня ложь возвести. Известно, что за змея с раздвоенным жалом у него под боком греется. Софья, ведьма языкастая! Ненавижу…

Князь закрыл глаза, погрузившись то ли в дрему – полночи провел, разрываясь между постелями жены и сына, то ли в молитву. А вернее, в то и другое. Перед смеженными очами мельтешили смутные образы.

Юрий вздрогнул, открыл глаза. Почудилось, будто кто-то рядом. Сказанные кем-то слова уплывали в сон, никак не схватывались умом.

– Нет, не поеду в Москву, отче. Что мне там делать. Перед Васькой уничижаться? Вину чародейства отвергать? Мерзко. Знаешь, отче, что ворожеев не терплю. На кол бы их сажал безо всякой пощады…

Юрий надрывно засмеялся, распяленной ладонью закрыл лицо.

– …а жену не выдам. Врешь, Васька. Не выдам.

Он продолжал давиться горьким смехом.

– Я, отче, сейчас только подумал. А вдруг она это? Настасья? Я ведь и не знаю ее толком, хотя живем десять лет. Что у нее в голове творится? Бог весть. В Москве, говорят, колдовство перекинулось моровой язвой на самих лиходеев. Что, если на нее тоже?.. На жену мою? Не язвой, так другой хворью… А она и сына за собой потащила… – Юрий похолодел, резко развернулся ко гробу, требовательно взмолился: – Старших сыновей убереги мне, отче Савво! Слышишь?! Убереги!.. А Митьку-младшего, коли выживет, Богу отдам! Монахам на воспитанье, чтоб чернеца из него взрастили… Прими, Господи, обет мой, смилуйся над нами, грешными…

Он обессиленно опустился вновь на холодные плиты пола, подогнув под себя ногу.

– Знаю даже, откуда мерзость эта взялась у нее на уме. Никифоровы побаски о греческих царицах! Ну дура же баба!.. За ее дурость теперь всем платить… мне в первую голову… А может, не она? Ведь не дура же… не злодеица… Понимать должна!..

В притворе скрежетнула тяжелая входная дверь.

– Вон! – взревел Юрий, не видя за столпом, кто лез к нему, руша уединенье.

– Князь, – послышался голос боярина Никитина, – белозерский старец Кирилл ответное письмо прислал. Ты велел без промедленья тебе отдать, когда гонец примчит, – напомнил он.

Юрий поднялся.

– Дай! – протянул руку.

В ладонь ему лег свиток. Нетерпеливо разорвав веревку и раскатав пергамен, князь спешно побежал глазами по ровным, убористым письменам, проглатывая малозначащие, не касаемые дела строки. «Господину благоверному князю Георгию Дмитриевичу – Кириллище, чернечище грешный, со своею братьицей челом бьем… Радуемся, господин, видя и слыша, что ты стремишься к добру, от всей души уповаешь на Бога и на Пречистую Его Матерь… А что, княже, скорбишь о своей княгине, что она в недуге лежит, так мы о том в точности знаем, что некий промысел Божий и человеколюбие Его проявились на вас, чтобы вы исправились в отношении к Нему. Так ты, господин, посмотри на себя с женою твоею, и покайтесь оба от всей души. Потому что если кто и милостыню творит, и молить Бога за себя велит, а сам не отступает от неподобных дел своих, никакую пользу не приносит себе… А я, грешный, со своей братьицей рад Бога молить о твоем здравии и спасении, о твоей княгине и о детях твоих, и о всех христианах, порученных тебе… А что пишешь мне, будто издавна жаждешь увидеться со мной и жену недугующую с собой привезти хочешь – так ты, господин, Бога ради не смей того учинить, чтобы вам сюда ехать. И знаешь почему, ведь я писал тебе уже – из-за грехов моих и страстей то будет искушением для меня, если жену свою повезешь ко мне, ища во мне чудотворца, от болезней исцеляющего. Потому что, княже, ты думаешь обо мне, будто я добр и свят, а я воистину всех людей окаянней и грешней и всякого стыда исполнен… Так что невозможно тебе меня увидеть. Покинув монастырь, пойду прочь, куда Бог направит, и не обрящешь меня, только зря проездишь…»

Юрий смял пергамен в кулаке.

– Что с тобой, князь? – опасливо спросил Никитин, глядя в его исказившееся болью лицо.

– Ничего, – пробормотал Юрий. – Не смогу… сбежать от Васьки на Белоозеро. Упорствует Кирилл, не перешибить мне его смиренье.

Он расправил грамоту и вновь впился глазами в строки.

– Неподобные дела… – Лоб его стал влажным, налипли тонкие пряди волос. Князь говорил будто в горячке. – Неподобных дел своих не отступает… Какие я неподобные дела творю, Федор? – Он тяжело, лихорадочно смотрел на боярина.

– Откуда Кириллу знать, какие у тебя дела, князь, – возразил тот. – Через полтысячи верст он тебя разве видит и помыслы твои читает? По обычаю монастырскому грехи мирские обличает, как им и положено. А к князьям у святых старцев особый счет, – с усмешкой прибавил Никитин. – Любят они поучать князей. Сергия вспомни. И Савву.