Франсуаза Шандернагор - Селена, дочь Клеопатры

Замкнутая, боязливая и отчаянно чувственная, маленькая царица очень быстро подалась бы в религию. Увеличивая количество красивых церемоний с благовониями и светом, она добавила бы к Царскому кварталу «рождественский грот» для бога и две-три часовни для Небесной Царицы .

В любом случае замужество не стало бы для нее возможностью открыть новые горизонты. Из всей Ойкумены она знала только Египет, из всего Египта – только Александрию, а из Александрии – только дворец Тысячи Колонн и розовый остров Антиродос. Один, возможно, два раза она покинула бы дворец, чтобы послушать в театре (благочестивый поступок) старую трагедию в честь Диониса; или же по совету врача ее в закрытых носилках повезли бы к Городу мертвых или на ипподром: целое приключение! Вот так, «если бы все было хорошо», провела бы свою жизнь без сюрпризов, без несчастий и без радостей Клеопатра Селена, царица Крита и Кирены по назначению, но не по исполнению своих обязанностей, Великая Жена Царя Птолемея Цезаря…

Бедствия – это возможности. Для выживших, конечно. По-человечески (поставьте наречие в кавычки) этот ребенок в испытаниях обогатится: познает страх и ненависть, недоверие, ложь и двуличие, испытает на себе опасность и месть, раскроет неожиданное, неизвестное и внезапно, когда уже перестанет ждать и надеяться, познает наслаждение. Словом, научится приспосабливаться, извиваться, склоняться и выпрямляться – то есть адаптироваться ко всему и всем. Из маленькой меланхоличной и спокойной девочки, живущей вдали от шума и римской «глобализации», которая станет причиной ее изгнания, она превратится в отчаянную и отважную женщину, открытую для всех ветров, жительницу трех континентов – тростинку, плывущую по морям, по воле волн, за мечтой, в поисках своего пшеничного поля.

Золотой амулет в виде кулона. Гор с головой сокола. Миниатюрный, всего два сантиметра в высоту. Это единственное украшение, которое Селена смогла сохранить из своего детства после Великого Несчастья. Просто его забыли с нее снять, ведь он ничего не стоил.

Давным-давно одним весенним вечером в день рождения сына Исиды ( «Праздник ребенка») ей подарили его затворницы. Позже, находясь вдали от Александрии, она по-прежнему будет носить его на шее, даже не подозревая о том, что может кого-то шокировать.

– Какой ужас! – восклицали римляне. – Почитать бога с птичьей головой! Это смешно, и как раз в стиле египтян!

Похоже, никто не понимал, что это животное было не божеством, а только его символом: сокол олицетворял ребенка Гора в тот момент, когда его зоркий взгляд – «глаз Гора» – позволял ему увидеть и уничтожить змею, союзницу злого Сета.

Ничего не поделаешь, но Селена не смогла этого объяснить: однажды она потеряла амулет, так как слишком тонкое кольцо износилось и кулон отцепился. И с тех пор она осталась без украшения.

Было пятое сентября. Вскоре начнется время штормов, характерных для равноденствия, и прекратится навигация. Волнения на море стали чаще и сильнее. Форштевень [122]то нырял под волны, то поднимался к небу. Адмиральское судно плыло по волнам и иногда так сильно раскачивалось, что его бронзовый таран задевал облака. Но нельзя было опускать паруса: следовало воспользоваться северным ветром, чтобы отдалиться от «Антонии» и врагов. Курс на юг. Как можно дальше на юг.

Император замерз. Три дня он ничего не ел и совсем мало спал – даже ночью он стоял в носовой части палубы, завернувшись в свой красный плащ. Несколько раз Царица просила его присоединиться к ней в каюте: действительно ли ему нужно было бодрствовать ночью, когда стихал ветер и гребцы сменяли друг друга? Он не отвечал.

Сначала он стоял на корме собственной главной галеры, на полуюте вместе со штурвальным. Он внимательно осматривал море, чтобы увидеть, сколько кораблей последовало за ним, сколько их сумело избежать засад, уже несколько недель устраиваемых Октавианом. Горизонт был красным от заходящего солнца и горящих кораблей.

Когда он начал на глаз подсчитывать корабли, то многое увидел: восьмиэтажные весельные «крепости», которые выбросили за борт деревянные башни и все боевые машины; десяток квинкверем [123], одна из которых до сих пор носила прибитые к борту, как раз над ватерлинией, таран и бархоут [124]небольшой октавианской галеры; триремы, некоторые новые, другие со сломанными веслами; и случайно, среди бронированных кораблей, – несколько медленных и пузатых транспортных суденышек. Сорок спасшихся кораблей, максимум сорок из двух сотен! Далеко перед ними, мчась, как рой саранчи, неслась египетская эскадра, которую Клеопатре удалось сохранить, – «Антония» с пурпурными парусами и шестьдесят боевых кораблей. Ее эскадра, ее ценная эскадра, которую она берегла как зеницу ока и которую получила не для ведения боя… Оставались только суда с десятью рядами весел, которые он не смог вооружить из-за отсутствия гребцов, поэтому накануне был вынужден отдать приказ потопить их в глубинах залива Акциум.

Вскоре галеры Октавиана перестали преследовать беглецов: они не взяли с собой паруса, на что и рассчитывал Антоний, потому перед сражением потребовал загрузить свой флот парусами. Только присоединившиеся к Октавиану пираты, всегда готовые к погоне, упорно преследовали бежавшие корабли, сделали пробоину в отставшей квадриреме, затем взяли на абордаж огромное транспортное судно, на котором была нагромождена серебряная посуда. Император был побежден и, хуже того, осмеян! Проскользнув, эти разбойники даже приблизились к главной галере! Он вынужден был защищать свой собственный корабль, метая копья вместе с матросами. И тогда император послал египтянке сигнал бедствия, после чего «Антония» сбавила ход, и он поднялся на ее борт.

– Царица просит простить ее, – прошептал покрытый перьями раб, – но она отдыхает в своих покоях.

Отлично! Она не хотела его видеть? Он тоже! И не скоро захочет!

Он в последний раз посмотрел на море с кормы трехмачтового судна: надеялся ли он после двухчасового плавания увидеть вдалеке «плавучие крепости» Сосия, который еще утром командовал левым крылом, своего вечного друга Сосия? Но позади «Антонии» не на что было смотреть, кроме как на длинные белые следы на воде.

Когда стало очевидно, что надежды больше нет, он перешел в носовую часть корабля. Он выслеживал. Вот уже два дня, как он внимательно вглядывался вперед, но опасался при этом не подводных камней, а атаки одного из незаметных отрядов – небольших бирем [125]с низкими палубами, которые Агриппа, адмирал Октавиана, распределил в засадах вдоль всего греческого побережья, от Левкады до Мефоны. Эти самые биремы с весны топили тяжелые транспортные колонны с египетским зерном и морили голодом его войска.