Франсуаза Шандернагор - Селена, дочь Клеопатры

Чтобы не вызывать подозрений, он расспрашивал посыльных о своей матери, о здоровье то одних, то других и как бы невзначай бросал вопрос:

– А такой-то как поживает?

– Очень хорошо, господин, он устроил большой пир для афинской молодежи.

– А тот, другой?

– В последнее время он больше не участвует в собраниях штаба. Он болен…

– Стало быть, в армии эпидемия?

– О да, господин! Многие страдают лихорадкой.

На протяжении нескольких месяцев, употребляя все имена, которые смог вспомнить, Цезарион узнал о болезнях, косящих ряды солдат, и, хуже того, о целой серии измен:

– А Силаний?

– Сбежал, господин. Этот трус перешел к врагу!

– А Геминий?

– Вернулся в Рим. Он заявил, что окружение императора слишком много пьет. Как будто бокал вина может причинить вред хорошему солдату! В особенности когда вода пахнет гнилью, как в этом местечке!

Многие римляне из армии Антония дезертировали. И с весны Цезарион ясно видел, словно сам там находился, как цари-союзники один за другим отказывались от дальнейших действий: одни были преданы, другие убиты, заняв непригодные для обороны позиции, третьи сочли за возможное сменить поле боя.

– А Богуд, царь Мавретании? Как ведет себя Богуд?

– Он больше никак себя не ведет, мой господин, он мертв. Вражеский адмирал смог взять его в плен.

– А Аминтас, царь Галатии?

– О, не говори мне о нем! Улучив момент, когда император атаковал укрепления Октавиана, он смылся со всеми своими лучниками! Прихватив заодно и царя Пафлагонии! Люди, всем обязанные нашему императору, который сделал их царями! Но они нам и не нужны: эти азиаты – все до одного – никудышные солдаты…

– А скажи мне, как наш бравый Таркондимон, суверен Верхней Силиции?

– Убит в бою, господин. Стоя во главе своей кавалерии, он сражался с кавалерией Октавиана. А знаешь ли ты, кто теперь командует октавианской кавалерией? Марк Тиций, один из наших перебежчиков, племянник этого мерзавца Планка!

Это была странная война: армии стояли друг напротив друга, укрепляли свои позиции за крепостными стенами или в глубине залива и проводили только непродолжительные вялые стычки, пребывая в непрерывном ожидании.

Бесспорным было одно: люди очень страдали. По крайней мере пехота Антония, которая, по всей видимости, стояла неподалеку от лагуны с вредными для здоровья миазмами. А с наступлением лета возрастал риск того, что ситуация ухудшится еще больше. Боевой дух войск? Его почти не осталось. В штабе дышали зловонным воздухом, но это объяснялось не только соседством с лагуной:

– А что Ямблик? Ты не приносил мне известий о принце Ямблике из династии Эмес.

– Император отрубил ему голову. Оказалось, что он собирался предать его… Ямблика казнили одновременно с сенатором Квинтом Постумием. Говорят, что они были в сговоре.

В следующий раз, когда корабли и вестники уже стали редкостью (как и где на них нападали?), Цезарион спросил:

– Мне бы очень хотелось узнать, друг мой, что стало со стариком Главком, врачом матери?

– Умер, мой господин.

– Умер? Но от чего?

– Э-э… От казни, – смущенно проговорился солдат.

Цезарион тотчас же догадался, что речь шла о заговоре: Главк посоветовал римлянам бежать, поскольку его хозяйка угрожала их убить; он говорил, что Царица дала ему задание приготовить яд для всех, кто противился ее воле. Вот почему даже Делий, постоянный легат Антония и один из самых давних друзей их четы, стал отказываться от еды.

– И тогда твоя выдающаяся мать пришла в ярость и приказала убить коварного врача.

Казалось, что гонец верил в историю, которую рассказывал. Конечно, это было сумасбродством! Но Цезариону подобные сумасбродства говорили о многом, особенно об атмосфере, царящей в Акциуме… Он беспокоился. В первую очередь о здоровье матери.

– Она ест и пьет как обычно, – заверил его последний вестник, которому удалось проскользнуть. – Она повсюду следует за императором и просила сообщить тебе, что сделала себе противомоскитную сетку.

Противомоскитную сетку? А, в этом была вся она! Всегда прагматичная – и всегда оптимистка. Жаль, что нельзя спрятать под купол всю армию! Но даже если москиты Акциума наносили солдатам больше ран, чем вражеские стрелы, и вредили моральному духу армии, тем не менее они не были причиной его тревоги: сейчас его заботило снабжение армии продовольствием. Склады Александрии ломились от нильского зерна, ведь из-за нехватки кораблей его невозможно было отправлять; очевидно, армия Антония больше не контролировала морские пути. Что станет с войсками, находившимися в горах Эпира, на севере Греции, когда они почувствуют нехватку провианта? К тому же через месяц прекратится навигация! Как больные, голодные, измученные люди продержатся еще полгода в ухудшающейся с каждым днем ситуации? Они должны были наступать! Сейчас! Выйти из чащи. Убить или погибнуть. Но покончить с этим. Как можно скорее…

Вдруг со стороны Фароса донесся громкий крик, прокатившийся по пристаням всех портов, а затем и по всему городу:

– Вот они! Вот они!

Цезарион выбежал из Нового дворца и как был, без плаща, запрыгнул в одну из царских галер, которые курсировали между Антиродосом и континентом:

– В Царский порт, быстрее!

Он стоял на маленьком судне, вглядываясь в море, но ничего не мог различить. Перед ним и позади него пристани и плотина были черными от толп людей; принялись играть импровизированные оркестры. Между двумя возгласами «Да здравствует Царица!» и «Наши победили!» слышался звон кимвал и рев раковин на террасе маяка, а один мужчина трубил в букцин: ему наверняка было видно флот. В толпе стали появляться красные точки: это были туники легионеров, отряд которых стоял неподалеку от Александрии.

Маленькая галера Цезариона прошла между башнями Царского порта, и юноша наконец заметил первый корабль, квинкверему, обшивные доски и тросы которой были украшены золотыми гирляндами, а длинные огненные орифламмы свисали с рукояток весел. Когда корабль на веслах пересек узкий проход между маленьким островом Фарос и рифами мыса Локиас, жители Александрии на мгновение умолкли, и с моря донеслось эхо пеана, гимна в честь Аполлона: это на корабле пели моряки. На горизонте показывались все новые мачты, и каждое появление поднимало волну приветственных возгласов: «Антоний автократор!», «Клеопатра победительница!» В выкриках ликующей толпы эти слова смешивались с дионисийским «Эвоэ!» [127], свистом, цоканьем языком, «Ю-ю!» [128]и непрекращающимся грохотом эфиопских барабанов. Но даже с высоты крыш до сих пор нельзя было увидеть царскую «Антонию» – огромный корабль с пурпурными парусами. Это было даже к лучшему: отсрочка поможет лучше приготовиться, и в Царском порту Цезарион бросился к первому часовому: