Эвелин Энтони - Елизавета I

В каком же нереальном мире жила Марид Стюарт, если она хотела опереться на своего сына и впала в пароксизм ярости и горя, услышав, что он примкнул к се заклятым врагам? Если Елизавета и вынесла какой-то урок из более чем двадцатилетнего правления людьми, то он заключался в том, что всецело полагаться на них — это безумие. Друзья и родные, возлюбленные и дети — глупо привязываться к ним сердцем, если честолюбие так легко рвёт эти привязи.

Прищурив глаза, Елизавета глядела прямо перед собой. Она правит уже столько лет, но по-прежнему не может чувствовать себя спокойно; она уже старуха, не без усилия призналась она самой себе, но той борьбе за власть, которой посвятила себя, не видно конца. Она дала своим подданным мир; они живут лучше, чем когда-либо в истории Англии, и всё же она не может почивать на лаврах и быть уверенной в их благодарности. Они готовы следовать за химерами: за титулом Марии Стюарт, за верой, защитницей которой та себя объявила, хотя всем известно, что Мария борется за власть, а не за папство — самую большую химеру из всех, которая тем не менее обрекает людей, подобных Эдмунду Кемпиону, самим идти на казнь и вести за собой множество других. Таким людям мало хлеба, мира и благополучия, и они всегда оказываются лучше тех, кто этим довольствуется. Они храбрее и благороднее окружающих её прихлебателей, слагающих песни и пишущих стихи во славу её красоты, которой она не блистала даже в молодости.

В попытках свергнуть с трона лучшего монарха за всю историю Англии (а Елизавета без ложной скромности считала, что имеет полное право претендовать на это звание) не было ничего героического, это была чёрная неблагодарность: поэтому королева ненавидела и беспощадно карала заговорщиков. Больше всего ей была ненавистна Мария Стюарт. В то время как столько друзей Елизаветы умерло, её враг, несмотря на сырость, тяготы заключения и эпидемии, продолжал жить, служа путеводным маяком для всех изменников.

— Может быть, если её не станет, я наконец-то обрету покой.

— Вы что-то сказали, ваше величество?

В размышления королевы вмешался голос леди Сазерленд, и она поняла, что, должно быть, думала вслух.

Она встала и щёлкнула пальцами, приказывая Элизабет Трокмортон прекратить игру.

— Пошлите за лордом Бэрли и сэром Фрэнсисом Уолсингемом. Когда они придут, вы можете удалиться.

Бэрли и секретарь королевы сели у окна; премьер-министра по-прежнему мучила подагра, и он докучал королеве просьбами об отпуске, которые та пока что не сочла нужным удовлетворить. Она нуждалась в Бэрли; он был осторожен, уравновешен и мудр, а то в государственном совете появилось слишком много молодых людей с утопическими идеями вроде Уолсингема, которые начинают брать верх.

— Какая жара; мне кажется, перед нами вот-вот появится дьявол! Бедный мой Бэрли, полагаю, когда я вас потревожила, вы опять спали?

— Нет, ваше величество, для этого сейчас слишком жарко. Я всего лишь читал.

— А вы, Уолсингем?

— Работал, ваше величество. Жара мне нипочём.

— Вам всё нипочём. Иногда я спрашиваю себя, человек ли вы?

Секретарь королевы вспыхнул. Всякий раз, когда у Елизаветы было плохое настроение, она вымещала это на нём. Его чувству собственного достоинства был нанесён непоправимый урон, когда он однажды резко возразил ей, а она в ответ сняла с ноги туфлю и бросила ему в лицо.

— Что докладывает Паулет относительно шотландской королевы?

— Его последний доклад государственному совету поступил на прошлой неделе и не содержал ничего нового. Её здоровье удовлетворительно, она непрерывно протестует против цензуры своих писем и бранит вас, ваше величество. Больше ничего достойного внимания.

— У него нет новостей, — внезапно вмешался Уолсингем, — потому, что Марию Стюарт слишком строго охраняют. Когда мы тайно вскрывали её почту, нам было известно, какие интриги она плетёт против нас. Теперь она ничего не знает, и мы тоже.

— Согласна, — сказала Елизавета. — Как вы правильно заметили, Мария Стюарт была нашим самым надёжным источником информации. Из-за усердия этого идиота Паулета этот источник начисто иссяк. Я полагаю, её дела для нас менее опасны, нежели её молчание.

— Если Паулет смягчится, она может что-нибудь заподозрить, — сказал Бэрли. — Нам придётся организовать передачу её писем на волю без его ведома. Уолсингем, вы могли бы найти для этого способ.

— Я всегда был против того, чтобы отрезать Марию Стюарт от внешнего мира, — напомнил секретарь. — Мы знаем, что она — заклятый враг королевы и не остановится ни перед каким преступлением против неё. Но чтобы совершить преступление, у неё должна быть для этого возможность, а чтобы покарать её, мы должны иметь доказательства.

— На сей раз, — заметила Елизавета, — вы не опережаете события. Я сумела справиться с заговором Трокмортона; следующий убийца может оказаться посноровистее. Но если первой об этом узнает королева Мария, одновременно с ней о заговоре узнаем и мы. А если она в очередной раз вступит в сговор с моими врагами и это будет раскрыто, станет возможным покарать её но заслугам.

На минуту Бэрли и Уолсингем застыли, не в силах произнести ни слова. Почти двадцать лет Елизавету уговаривали убить Марию Стюарт, и было трудно поверить, что Елизавета выбрала этот душный тихий вечер для того, чтобы наконец решиться на это.

— Если вы, ваше величество, хотите сказать, что готовы наконец послушать наших советов, мне хочется упасть на колени и возблагодарить Господа, — произнёс Бэрли.

— Я ещё не знаю твёрдо, чего именно я хочу, — возразила Елизавета. — Просто мне надоело постоянно опасаться за свою жизнь из-за этой женщины. Мне надоело слышать, что она поносит меня, все эти годы спасавшую её от смерти, что она не может жить спокойно сама и не даёт мне. Но её забывайте, я пока ничего не обещала.

— Ваше величество, умоляю вас, не нужно колебаний! — Вцепившись пальцами в колени, Уолсингем наклонился к ней; его светло-зелёные глаза сверкали от волнения. — Лишите её своей зашиты. Это змея, которую вы пригрели на своей груди! Неужели вы думаете, что она бы испытывала угрызения совести, если бы вы с ней поменялись местами? Вы были бы давно убиты рукой палача или подосланного убийцы — для неё это одно и то же. Дайте нам слово: если будет раскрыт ещё один заговор, она поплатится за участие в нём!

Елизавета смерила его взглядом; её лицо было непроницаемо. Если в её глазах и было какое-то выражение, то Уолсингему казалось, что это едва ли не выражение скуки.

— Сперва раскройте этот заговор и найдите доказательства её вины. Затем я вам отвечу.

На этом аудиенция закончилась, и двое мужчин прошли длинной раскалённой галереей мимо придворных, которые сидели, беседуя, группами возле окон, а затем через кордегардию, где расположилась личная охрана королевы из пятидесяти наёмных гвардейцев. Первым заговорил Бэрли: