Эвелин Энтони - Елизавета I

— Положитесь на меня. — Гиффорд поклонился.

— Самое главное — получить одобрение, исходящее от Марии Стюарт, — сказал Уолсингем. — Нам известно, что Бабингтон изменник; схватить его мы сможем всегда. Нам нужна другая добыча — шотландская королева. Убедите Бабингтона не стесняться в средствах, намекните, что убийство королевы Елизаветы — единственный способ спасти Марию Стюарт. Подчеркните это особо. И заставьте его написать ей об этом так, чтобы она согласилась. Запомните, Гиффорд... — Уолсингем бросил на шпиона такой взгляд, что у того задрожали колени. — Если вы провалите это дело, то умрёте за то преступление, в котором вас обвиняли первоначально. Здесь, в моём доме, где вы сейчас находитесь, есть одна комната, где я иногда допрашиваю изменников, и я позабочусь, чтобы вы побывали в этой комнате и вышли из неё только на виселицу. Если вы преуспеете, я вознагражу вас из собственного кармана и представлю королеве.

Гиффорд кивнул. Он был бледен как полотно.

— Я уже говорил вам, сэр Фрэнсис, вы можете на меня положиться. Я исполню ваше приказание, и вы получите и шотландскую королеву, и Бабингтона, клянусь вам.

Однажды вечером в конце марта Елизавета вышла из дворца на Уайтхолле, чтобы поужинать с лордом Бэрли в его доме на Стрэнде. Дворцовый парк был забит придворными, а по берегам Темзы толпы лондонцев ждали появления королевы, которая должна была отправиться на своей барке верх по реке. Ничто было не в силах Воспрепятствовать её желанию показываться народу; Бэрли предостерегал, а Лестер умолял её поберечься, напоминая об угрозе покушения и о судьбе вождя нидерландских протестантов Вильгельма Оранского, убитого испанским агентом в собственном доме. Но королева упорно не желала прятаться. Лондонская чернь любила её, и она не желала превратиться для своих подданных в легенду или появляться перед ними, отгородившись баррикадой из вооружённых охранников, как будто она не владычица, а узница в собственном королевстве.

Елизавета шла по Уайтхоллскому парку под охраной восьми гвардейцев, шагавших впереди и позади неё, два факельщика освещали ей путь; сумерки уже наступили, и освещённая пламенем факелов королева была такой отличной мишенью, что Лестер следовал за ней, не снимая руки с рукояти шпаги. По обеим сторонам дорожки парка плотными рядами стояли придворные и слуги; они встречали проходящую королеву реверансами и поклонами, а она двигалась своей обычной величественной походкой, упорно не желая прибавить шагу. Выстрел из толпы мог покончить с нею в любой момент. С возрастом Лестер стал менее беспечен в том, что касалось собственной безопасности, но Елизавета, которая ненавидела болезни и больше всего боялась умереть в постели, обладала поистине королевским презрением к любой опасности; её мужество было укором для него и многих членов государственного совета, которые после раскрытия заговора Трокмортона ничего не ели, не дав предварительно попробовать специальному слуге, а спать ложились, выставив у дверей опочивален вооружённую охрану. В свете факелов Елизавета казалась обманчиво молодой, она по-прежнему сохраняла грацию движений и девическую осанку. На ней было белое атласное платье, корсаж и юбка которого, расшитые изумрудами и алмазами, ослепительно сверкали, голову обрамлял веерообразный стоячий воротник из накрахмаленных кружев, с плеч ниспадал длинный плащ из зелёного бархата, отороченный белым горностаем. Она улыбалась и махала людям рукой; однажды она, будто почувствовав беспокойство Лестера, оглянулась на него через плечо и улыбнулась. Он был рад, когда она благополучно дошла до сходен и герольды возле барки затрубили в фанфары.

Из толпы за королевой не менее пристально, чем Лестер, наблюдали двое мужчин. Один из них был высок и белокур, с кротким и приятным лицом; второй был бледен, с чёрной как смоль бородой и чёрными глазами фанатика, которые при виде Елизаветы засверкали ненавистью.

— Чего мы ждём, Бабингтон? Почему не ударить сейчас же — или завтра?

То был Роберт Барнуолл — ирландец, отпрыск древнего католического рода, жестоко пострадавшего от карательных экспедиций, подавлявших в его несчастной стране религиозное инакомыслие. Он приехал в Лондон специально для того, чтобы убить королеву, деспотизм которой сделал её в Ирландии самой ненавистной из всех английских государей.

Подобно Бабингтону, Барнуолл был принят ко двору благодаря своей родовитости и был волен находиться там До тех пор, пока у него хватит на это денег. Перед тем как ответить, Бабингтон проводил взглядом удаляющуюся королеву. Он был менее агрессивен, чем Барнуолл, и был в состоянии по достоинству оценить величавый вид Елизаветы и её мужество и признать: не будь она врагом его веры и не лежи на ней вина за смерть столь многих его друзей, он мог бы любить её и служить ей, причём с гордостью. Бабингтон не был ни кровожаден, ни строптив, а понять его почтение к монаршей особе Барнуолл был не в силах. И тем не менее, даже если бы Бабингтон был не католиком, а протестантом, он всё равно не смог бы служить Елизавете, потому что она была врагом женщины, которую он любил с отроческих лет. Он не замечал вокруг себя ни одной женщины, кроме Марии Стюарт, а единственной его целью в жизни была задача освободить шотландскую королеву. То, что единственным средством достижения этой цели было убийство английской королевы, казалось ему неприятным, однако не столь уж важным обстоятельством.

— Чего мы ждём? — злобно прошипел Барнуолл. — Все остальные готовы — Сэвидж поклялся это сделать, я тоже! Во имя Господа, чего мы ждём?!

— Ответа королевы Марии, — вполголоса ответил Бабингтон. — Гиффорд получит его через несколько дней.

— Гиффорд требует убийства, и Гиффорд же требует с ним промедлить. Это ни с чем не сообразно, Бабингтон. Мы должны нанести удар немедленно; чем дольше мы колеблемся, тем больше риск. О нашем замысле уже и так известно слишком многим, если у кого-нибудь развяжется язык, нам всем конец.

— Я не стану ничего предпринимать без согласия королевы, — ответил Бабингтон. — Гиффорд в этом непреклонен, а он к ней ближе, чем мы.

— Она отплывает. — Барнуолл кивнул головой в сторону барки, палубу которой освещали пылающие факелы. Гребцы на минуту встали с мест, дожидаясь, пока фигура в сверкающем белым атласом платье займёт своё место на носу. Толпы народа по обоим берегам реки разразились приветственными кликами. Затем вёсла плавно опустились в воду; снова раздались звуки труб, и ярко раскрашенная и раззолоченная барка отошла от берега и заскользила по воде.

— Молю Бога, чтобы она пошла ко дну вместе с ней, — с горечью в голосе сказал Барнуолл.