Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Я писал тебе, что все, кто мог, отправились из замка на вчерашний праздник в монастырь святого Германа, место, среди прочих обителей особою ущедренное благодатью, как бы среди сияющих на небе светил неким особым сиянием отмеченное, ибо и звезда от звезды, по слову Апостола, разнствует во славе. В оной обители множество мужей, из коих иные не только от знатной крови, но от высоты королевского истока происходят, презирают богатство, почести отметают, попирают гордыню, сластолюбие укрощают, и, полюбив бедность, побеждают мир, не желая иного вождя иметь себе, ни за чьею триумфальной колесницей ступать, кроме одного Христа Спасителя. Не только все мирское, но и себя самих себе покоряют, трудом своих рук, псалмопением, молитвою непрестанной и неослабевающим плачем или прежней жизни пятна измывают, или умножить великость своих заслуг стремятся в прекрасном состязании; все зримое отвергая, в любви к незримому воспламеняются. Образец блаженного Германа непрестанно у них пред очами; обычай у них – его празднество в неукоснительном содержать почитании и мелодиями песнопений, длительностью чтений, многочисленных свеч возжжением и, что всего превосходнее, особым благоговением и щедрым слез пролитием со всем небесным синклитом торжествовать, с ангелами сослужа, с горними хорами сликовствуя. В сию обитель с самого навечерия текут люди, дабы приветствовать святого, видеть предстателя своего небесную славу и радостного волнения быть причастниками. Паломников из разных мест, знатных и ничтожных, старцев и детей, мужей и жен смешивает в едином сонме благочестивая пылкость: идут издалека, взяв супруг и чад с собою, полны желания скорее свершить поприще. Ежегодно в этот день полны людьми окрестные равнины, закипает обитель движением и гулом, словно Аристеева неусыпная келья; клубится во храме христианская стая, отовсюду слетевшаяся и принесшая с собою фимиам молитв, многоценные ароматы воздыханий, бальзамическую росу слез, дабы возгнести жар любви и обновить, словно Феникса, сердечное усердие и приверженность. Пол цветами усеян, убран порог плетеницами, алтарь увенчан густым пламенем светильников, восковые свечи ночь наполняют сиянием дня, а день, украшенный небесной честью, сугубится светом несметных огней.

В сей-то медвяной реке канула и растворилась, я мню, бесследно малая капля желчи. Рассказывают, что господин наш, приметив некоего селянина, среди прочих пробиравшегося в храм, накинулся на него и, наземь опрокинув, обрушил бы нещадный гнев на человека, ему незнакомого и к тому же отягощенного сухою левою рукою, если бы близкие и слуги его не успели его удержать. Сам же он, словно опомнившись, был поражен приметным смущением и, отошед от несчастного, велел дать ему денег – ошеломленному, на земле сидящему и потирающему горло единственной рукою, никак не ждавшему нынче научиться, как близко ходят гнев и милость, да еще заработать на этой науке. По великому множеству собравшихся и по быстроте, с какою это дело началось и кончилось, оно не омрачило праздника, но повод пересудам дало немалый. Нет в замке человека, который не знал бы в точности, отчего это вышло: видел ли его прежде наш господин, спутал ли с кем, был ли прогневлен какой-нибудь оплошностью или поражен душевным недугом, вынесенным из заморского странствия, – с таким-то шумом смотрят у нас на чужие дела. Я же думаю, что людям, в чьих руках власть над многими, попускает Бог совершать такие и большие грехи, дабы собственной виной научились, сколь милосерды должны они быть, наказывая других. Несомненно, что стыд может научить милости, как никакое преспеяние в добродетели не может.

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Был у меня драгоценный мой рассказчик, от которого я столь много славного уповаю узнать, пусть оно и скрыто в его рассказе, как золотой мед в дупле сурового дуба, говоря словами поэтов. Его повесть, как ты помнишь, выбралась из моря и стоит теперь на чужом берегу, оглядываясь по сторонам; вот что он поведал мне ныне, а я бережно передаю тебе.

Как вы слышали, корабли английского короля подошли к Кипру, но в навечерие св. Марка их настигла буря, и три корабля разбились и погибли прямо перед портом, что называется Лимазон. Из людей немногие были выброшены волнами на землю, остальные же потонули. Тогда на берегу нашли мертвое тело одного из доверенных людей короля, по имени Роже Моша, у которого на шее висела королевская печать, и какой-то человек взял ее и принес продавать в войско, и пилигримы дивились, как это море ее отдало. А люди, жившие на этом острове, вышли навстречу тем, кого вынесло волнами, притворно скорбя и соболезнуя им в их бедствиях, и проводили их в соседнюю крепостцу, где те могли бы отдохнуть. Тех же, кому посчастливилось выбраться при оружии, они обирали донага и помещали под охрану, чтобы тем не пришло на мысль завоевать себе остров. Англичане, слыша, что их люди выброшены на берег нагими, послали им с кораблей одежды и всего потребного, но греки разделили все между собою, пилигримам же не давали выйти из крепости, пока об этом деле не будет донесено императору. Все это вышло потому, что Бог щадит нечестивца, дабы исполнилась мера его греха. Ибо тогда умерли один за другим многие, кто мог бы принести отраду Святой земле, как германский император, и английский король, отец нынешнего, и сицилийский король, но были живы и здравствовали люди, от которых никто не видел добра, и одним из них был этот император Кипра, о котором мы говорим, по имени Курсак. Не будь его, Святая земля получала бы помощь с Кипра, как прежде; но он водворился в этих краях, отняв власть, принадлежавшую константинопольскому императору, и заключил договор с сарацинами, во всем следуя за Иудой и Ганелоном. Когда же на его остров заносило пилигримов, он брал их в плен и требовал выкуп, делая эти места ненавистными христианам. И на этот раз, слыша, что подле его берегов стоят суда, он обрадовался этому, как празднику, и решил оставить всех, кто высадится, без единого медяка; но все кончилось не по его желанию. Греки, бывшие в крепости, призвали баронов этого края, чтобы решить, как поступить с пилигримами – нельзя ли их перебить обманом: это дошло до заключенных в крепости, и они решили, что лучше попытать счастья в бою, чем мучиться от голода и ждать своей судьбы, и стали против греков с великой отвагой, хотя почти не имели оружия. На кораблях же услышали об этом и не стерпели, что добрые воины гибнут таким позорным образом; многие сумели высадиться, хотя греки стреляли в них из луков и арбалетов, и, соединившись с теми, кто бился подле крепости, они разогнали греков и заняли порт.