Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Имение Христа и Церкви Его обратилось ныне в повод соблазна и причину рабства. Если, по свидетельству истины, в вечный огонь ввергается тот, кто жалел своего добра неимущим, куда, спрашиваю, ввергнется тот, кто отнимал добро у Церкви? Правда, закон войны таков, что воины насыщаются от своего ремесла; но видано ли, чтобы ратующие за Церковь опустошали Церковь, которую им подобает ущедрять вражескими корыстями и украшать победными дарами? Сего ради изливается уничижение на князей, и заставляет их Господь блуждать в местах непроходных. Напомни им, досточтимый отец, что говорит священная страница: при Фараоне все были принуждены отдавать пятую часть, жрецы же были от этого бремени свободны, и в книге Чисел, предвозвещая вечную их свободу от подати, велит Господь, дабы колено Левиино было свободно от всякой общественной службы и подчинялось лишь суду первосвященника. Что может на предстоятелях и на клире взыскать государь, кроме неустанной молитвы за его благоденствие? Если прогневится Господь на народ, заступит священник, и в час негодования будет примирителем. Стал Моисей пред очами Божиими, когда захотел Господь истребить Израиля, стал и умолил Его; стал Аарон между мертвыми и живыми, моля за народ, и прекратилась язва; стали жрецы, трубя в трубы, и рухнули стены иерихонские.

Знаю, что если король ангариями, парангариями, подушным и другими чрезвычайными взысканиями решит отяготить Церковь, весьма многих потаковников найдет себе в епископах, евангельскую свободу забывших и готовых ухо свое подставить под хозяйское шило: так древле при царе Антиохе, ниспровергшем права храма и священства, многие вышли из Израиля, торопясь войти в согласие с властителем; но ты, досточтимейший отец, вступись за дом Израилев и стань стеною неодолимою», и проч. Такие речи я вел, уместные или нет – не знаю; боюсь, неверно их истолкуют. Будут подражать дерзости, с какою письмо писано, забыв об обстоятельствах, которые ее вынудили; больше всего влюбятся в слабости моего стиля и будут следовать им, обходя хорошее, как удачливые слепцы. Неблагоразумно отпускать книгу к людям, не указав, что здесь заслуживает похвалы, а что прощения. Рассуди, боголюбезный муж, должно ли мне делать, что советуют, или лучше будет воспротивиться.

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Вечером, когда спала жара, было большое пиршество в нашей башне, не столько отрадное обилием блюд и искусством повара, сколько рассказами нашего гостя о том, что он видел, что слышал и чему немалою частью был в Святой земле, – для нас же свидетелями и ручателями его странствий и трудов были его лицо, загорелое под иным солнцем, и левая рука, накрепко замотанная плотною тканью. О многом он рассказал, отплачиваясь за гостеприимство монетою памяти, поскольку наш господин допытывался знать все, что было совершено франками во имя правой веры, а среди прочего такую историю.

Когда Филипп, король Франции, высадившись на палестинском берегу, приступил к осаде Акры и уже провел там некоторое время, подавая христианам надежду на благополучное завершение дела, а осажденных погрузив в глубокую скорбь, пришли к нему известия, что большое войско сарацин собирается подле Торона с намерением разбить пилигримов и избавить город от его тягостей. Без промедления король собрал людей наиболее опытных, чтобы рассудить о наилучшем способе действий, ибо ему хотелось взять Акру как можно быстрее. Все сошлись на том, что не следует дожидаться нападения, но, отделив часть войска, отрядить навстречу врагу, однако когда король предложил двинуться в сторону Торона кратчайшей дорогой, то встретил нежданное противодействие в одном пожилом рыцаре, приглашенном на совет из-за его долгого жительства в этих краях и несравненной опытности, приобретенной в походах. Этот человек указывал, что на предложенном пути войску придется пройти тесной лощиной, в то время как следить за приближением неприятеля в тех местах трудно, и если враг подоспеет и запрет войску франков выходы, то оно не сможет бежать ни туда ни сюда и окажется в такой плачевной тесноте, из которой уже не выйдет; потому он настоятельно советовал переменить замысел и для столь важного дела выбрать дорогу, не сулящую подобных опасностей. Король, однако, рассчитывая на свою удачу и на быстроту войска, пренебрег этим увещанием и наказал войску идти, как он сам счел разумным; и вышло так, что франки, благополучно миновав эту лощину, встретили врага в удобном для них месте, не выславшего дозорных и не знавшего об опасном приближении, и разбили его наголову, не оставив и вестника. Хотя король, скоро известившийся о благоприятном исходе дела, мог с легкой душой благодарить Богу за избавление от большой угрозы, он не переставал досадовать на рыцаря, вспоминая, как тот ему перечил на глазах у баронов и с какой заносчивой пылкостью оспоривал его предположения; и чтобы избавиться от досады, которая томила ему сердце, он решился сыграть с рыцарем шутку и ради этого велел одному из своих приближенных назавтра вызвать его в стан и занимать как можно дольше, предлагая его суду тайные замыслы вождей.

Этот человек с той самой поры, как Иерусалим был захвачен сарацинами, поклялся не заводить постоянного жилья и не прилепляться сердцем ни к одному обиталищу, пока его нога не ступит в ворота святого города, и вот уже четыре года не задерживался надолго под одним кровом, но скитался с места на место со своим скарбом и слугами; а поскольку его часто отправляли с разными посольствами то к одному князю, то к другому, ценя его благоразумие и красноречие, в ту пору он обитал в нескольких часах пути от лагеря пилигримов, на одном постоялом дворе, откуда его и призвал явившийся рано поутру нарочный с просьбою поспешить, ибо его присутствие надобно для улаживания важных военных предприятий. Лишь только рыцарь, быстро собравшись, сел на коня и покинул ворота гостиницы, за его спиною большой отряд выступил из укрытия и обомкнул постоялый двор. Его хозяину, с ужасом наблюдавшему приблизившееся блистание доспехов и звон металла, было сказано, чтобы он ничего не боялся, ибо к нему пришли не язычники, а вместе с тем изложено непререкаемое приказание, которое он слушал с безмолвным изумлением, между тем как несколько человек, вышедших из воинского ряда, обмеряли ворота, двор и каждое сооружение, как извне, так и изнутри, помечая каждое бревно и из каждой клети выводя на свет испуганных слуг, скотину и постояльцев. Когда же не осталось ни порога, ни окна, которые не были бы сосчитаны и измерены, по знаку, поданному начальником отряда, воины приступили отовсюду с железом, и пока старый рыцарь, почтительно принятый в просторном шатре, находил и разрешал важные затруднения в военных замыслах, придуманных для него королевскими советниками, весь постоялый двор был раскатан на бревна, взвален на несчетные повозки и увезен на час пути от места, где теперь только свивалась пыль и сор недавнего жилья. Хозяин, боявшийся сказать слово, послушно потянулся со своими домочадцами вослед телегам, увозившим разъятые останки его промысла. На опустелое место явился новый отряд, привезший за собою многочисленные деревья, молодые и взрослые, выкопанные с корнями в окрестных рощах, и, насадив их прямо среди дороги, ведшей к постоялому двору, поспешил удалиться, затем что солнце уже клонилось.