Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Карл давно поклялся им отомстить и положить конец грабежам, долго готовился, долго собирал армию. Наконец собрал. Испанцы высадились в Гулетте. Приходилось признать, что экспедиция была подготовлена хорошо. Осада заняла только месяц, несмотря на жару и недостаток воды. Тунис признал себя побеждённым. Свободу получили тысяч двадцать рабов-христиан. Вновь Карл поднялся на вершину могущества. Европа рукоплескала ему.

Вся Европа, но только не Франция. Позорное поражение и плен французского короля были ещё не забыты. Пять лет полного мира восстановили ущерб, нанесённый той войной. Франсуа укрепил и преобразовал свои вооружённые силы. У него теперь были новые эскадроны и не менее семи легионов национальной пехоты. В Гавре заложил новый порт, объехал весь север Франции, сделал смотр своим легионам и остался доволен. Осторожного Дюпре уже не было с ним, а Луиза Савойская давно умерла. При его дворе соперничали две партии. Одну возглавлял обер-гофмейстер Монморанси, фанатичный католик, сторонник неограниченной власти и восторженный приверженец испанского Карла, желавший мира с Испанией и Священной Римской империей. Другая партия образовалась вокруг адмирала Шабо де Бриона. Адмиралу не давала покоя слава великого полководца. По этой причине он жаждал большой сухопутной войны.

Победил тот, кто угадывал тайные желания короля, а тайным желанием Франсуа была месть ненавистному Карлу и возвращение всех французских завоеваний в Италии.

Стало быть, военные действия открыться могли со дня на день. Кавалерия и пехота уже тайно стягивались к швейцарской границе.

Для начала войны нужен был только предлог, и за этим дело не стало. Три года назад в Милане был обезглавлен агент французского короля, за что Милан заслуживал наказания, а после смерти матери Франсуа получал права на Пьемонт, которые было необходимо, как водится, защитить вооружённой рукой.

Положение оказывалось благоприятным, но сложным. Война займёт его главных противников и обеспечит ему мир на несколько лет, что необходимо для завершения церковных реформ, очень выгодных, однако чреватых кровавыми смутами.

Это с одной стороны.

А с другой, ещё до начала войны оба короля запросят союза, а Карл, чьё могущество всё возрастает, прямо потребует, чтобы он напал на Франсуа вместе с ним.

Генрих же воевать не хотел. Пыл юности понемногу прошёл. Из наследного короля, не более чем сына судьбы, он становился серьёзным правителем и научился рассчитывать каждый свой шаг. Война на континенте ничего не сулила, кроме громадных расходов и больших осложнений внутренних дел.

Франсуа и Карл оставались католиками, приверженцами Римского Папы. Договор испанского короля с союзом князей-лютеран был непрочным. Лютеране не могли примириться с католиками, а силы их возрастали. Они овладели всем севером немецких земель и уже проникли во Фландрию и Голландию.

Мог ли он ссориться с ними, поддержав либо Франсуа, либо Карла?

Не мог.

Причин было несколько, и все очень серьёзные.

Лютеране могли причинить ущерб английской торговле, а после опыта с Фландрией Генрих стал понимать, что торговля в нынешнем мире что-то вроде золотой жилы, которая позволит Англии разбогатеть, пока испанцы и французы дерутся за первенство, а вместе с Англией разбогатеет казна.

Да и это не всё. Он порвал с папой, и это роднило его с лютеранами. В самые ближайшие дни в Англии не станет монастырей, как их не стало в Германии, имущество и земли монахов поступят в казну, как они поступили в казну германских князей.

Простят ли этот шаг его королевские братья? Не объединятся ли против? Не пойдут ли войной под знамёнами римского папы и монашеских орденов?

Ведь он не мелкий немецкий князёк, он английский король. Его пример способен потрясти всю Европу, уже потрясённую Лютером.

Один не справится с ними, понадобится сильный союзник. А кто в таком случае поддержит его? Одни лютеране.

Ссориться с ними не мог, но и вступать в союз не хотел. В борьбе с папой они зашли чересчур далеко. Им мало было отложиться от папы и выгнать монахов. Они уже посягали на самую церковь, отвергали обряды. Им нужны были не прелаты, а проповедник, который толковал бы Евангелие.

Так далеко Генрих идти не хотел и не мог. Английская церковь должна была стать сильнее, чем римская, а вместе с английской церковью должна была усилиться власть английского короля.

Тревожно было на душе, по телу проходила холодная дрожь, государь обхватил себя за плечи, пытаясь согреться.

Генрих встал и присел у камина.

Камин догорал, почти не давая тепла.

Надо было вызвать дежурного и распечь, но никого не хотелось видеть.

Сам поковырялся щипцами в горячей золе и подбросил несколько сухих щепок, приготовлены справа, как он завёл для порядка.

Щепки стали загораться, потрескивать и выстреливать искрами.

Приятно было следить, как зарождался огонь. Не глядя брал берёзовые поленья, аккуратной стопкой сложены слева, и неторопливо, по одному подбрасывал в закрасневшее жерло камина, точно разливалась алая кровь.

Всюду кровь. Сколько её пролилось за двадцать шесть лет, что был королём? Вся Европа по колено в крови.

Только в Англии царит мир.

Пока что царит?

Удержит ли он её от смут и войны?

Огонь разгорался всё ярче. Монарх сидел на низкой скамейке, близко наклонившись к нему, и жаром обдавало лицо.

Когда в первый раз услышал о Лютере, сразу вызвал кардинала Уолси.

Томас Уолси ничего не видел, кроме папской тиары, Казалось, грезил о ней во сне и наяву; знал, чем болен и чем занимается папа, сколько стоит голос каждого кардинала на ярмарке выборов, имя его любовницы, число внебрачных детей и племянников, которым необходимо было дать синекуру. О Лютере Уолси не знал ничего. Монах? В Виттенберге? В Германии? Кому может быть интересен обыкновенный монах?!

Пришлось вызвать Томаса Мора.

Мор состоял в переписке с Эразмом и кое с кем из учёных, там и здесь занятых изучением древних, кто на университетской кафедре, кто в келье монаха. Были отправлены письма. Ответы приходили один за другим. Точных сведений было немного. Лютер в самом деле был тогда обыкновенный монах, и тёмных слухов о нём было больше, чем сведений.

В общем, можно было сказать, что он происходил из очень бедной семьи. Отец его был дровосеком, мать сама собирала хворост в лесу и приносила на спине, чтобы разжечь огонь в очаге и сварить простую похлёбку. Детство проходило в лишениях. Отец, как говорили, был очень крут и воспитание давал кулаками.

Всё-таки, странное дело, Мартина послали учиться, сперва в Магдебург, потом в Эйзенах. Как он учился, установить было трудно. Более говорили о том, что был шалопаем, вместе с другими учениками выпрашивал милостыню у добродетельных горожан, а по ночам не давал им спать непристойными песнями.