Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария

Святослав поднялся на Капище, с почтением приветствовал Великого Могуна с кудесниками, а они его.

– Прими, отче, от меня и дружины Киевской дары для нужд волховских, – промолвил князь, обращаясь к Могуну, – чтоб было чем требы править богам нашим, кои в походе дальнем и в сече смертельной всегда были с нами. – Он указал рукой на воз, что стоял у подножия священного холма. Охоронец князя крепко держал повод белого в яблоках широкогрудого коня.

Великий Могун, видя, что народу собралось достаточно, да и князь здесь, стал творить общую молитву богам. Внимали кияне громкому гласу Верховного Кудесника, славящего богов славянских, а те слова вещие, будто эхом повторялись остальными кудесниками и их учениками, стоящими вокруг неугасимого Божеского костра, и вздымались к Сварге, блистающей звёздами, вместе с курящимся дымом. И те слова, к богам обращенные, живыми искрами Священного Огня возгорались в сердцах возвратившихся воинов и их родичей, и горели общим костром радости, счастья и скорби по ушедшим. И был сей священный миг молитвы единым для всех, как един горячий пламень, вздымающийся от охапки разнообразных веток и сучьев. А ещё киевский люд, видя князя на Требище, весьма радовался, что Святослав вместе с ними молится родным богам. Радость та потекла по ночному Киеву вместе с расходящимися с Мольбища киянами.

Поговорив ещё с кудесниками и Великим Могуном, князь на прощание поблагодарил их за помощь войску во время похода.

После Мольбища шёл Святослав по граду, и повсюду его встречали с ликованием, окружали, кричали «славу» и «многая лета». Князь тоже радовался, смеялся, особенно когда встречал горожан, принарядившихся в хазарские, хорезмские, а то и синьские одежды, и отвечал, что тосковал по Киеву. Так, в людском окружении, Святослав дошёл до Торжища. И встал перед ним простой огнищанин, смолокур, и рёк ему:

– Княже наш! Ты простых людей не сторонишься, не чураешься, одежды свои княжеские не боишься замарать, за то тебе – почтение великое! – Повернувшись, он взял у другого простолюдина рог и бережно протянул князю. – Выпей с нами рог мёда, он крепок, как ты, княже, и богат, как земля Русская, которая теперь протянулась до Волги, когда ты хазарина разбил!

Засмеялся князь весело, принял рог. Выпив, вытер усы и три раза крепко поцеловал смолокура, так что у старика от радости слёзы на глазах выступили.

– Кияне! – крикнул затем Святослав. – Завтра приходите все на поле Подольское! Там с утра будет прохождение войска, потом – игрища и награждение всех ловких и храбрых. И всем будет угощение – брашна и мёд хмельной из княжеских запасов, чтобы победу нашу отпраздновать. А после трёх дней радости справим Великую Тризну по всем павшим за землю Русскую!

Провожаемый восторженными криками, Святослав подошёл к своему коню, которого держал стременной, вскочил в седло и поскакал обратно в терем.

Увидев сына, Ольга поднялась, и с ней встали неотлучные девы.

– Мамо, я устал, отдыхать иду, – на ходу сказал Святослав, направляясь в свои покои.

Ольга последовала за ним.

– Что ж ты, сынок, сам разоблачаешься и переодеваешься? – слегка укорила она, когда Святослав привычным движением отстегнул пояс с ножнами и снял рубаху. – Ты же князь, должен блюсти положение. Сейчас пришлю тебе отроков, а хочешь – тех прекрасных юных дев, что в гриднице сидят? Они и умоют тебя, и переоденут, и елеями благовонными натрут…

– Зачем мне отроки, что я, старик немощный? – усмехнулся Святослав. – А что касаемо дев… Спросить хочу: зачем держишь их при себе?

– То, сынок, лучшие девы, со всех земель собранные! Какая захочешь – будет тебе женой и княгиней. Не вороти глаза, приглядись получше, какие они все раскрасавицы!

– У грекинь твоих очи тёмные, обманные, будто из Нави смотрят, и сами они смуглые, как в бане давно не мытые.

– Есть среди них и не смуглые, белые девицы! – торопливо заверила Ольга. – Негоже мужу одному быть, когда он силён и молод. А ты у меня, сынок, – Ольга приобняла Святослава за плечи, зажурчала над ухом вкрадчиво, – хорош собой, ты муж лепый, полный здравия, и не должен один оставаться!

– Что я собой хорош, о том не мыслил и никогда не заботился. Я ведь, мамо, не византиец какой, которые бороды да усы чернят и про лик свой пекутся. У нас на Киевщине таким мужам высказывают порицание. О красоте только девушки да женщины могут думать. Не волнуйся, мамо, – Святослав поцеловал матери руку, – давно имею жену, которая мне по сердцу.

– Отчего ж не говорил мне? – всплеснула руками Ольга. Потом вдруг помрачнела и обронила: – Как может простая киянка быть женой князя?…

– Откуда знаешь, что она простая киянка? – насторожился Святослав. Потом пожал плечами. – А если и так, стыда в том не вижу, – закончил он, как отрезал.

Ольга растерялась, не зная, что сказать. А Святослав, переодевшись, пошёл в княжескую сокровищницу и долго выбирал там новую уздечку, смотрел хазарские стремена и койсожские сёдла. Отобрав нужное, вынес стременному, велел разбудить себя через три часа и, улегшись на сене, тут же привычно уснул крепким воинским сном. Стременной накрыл его бобровой шубой и стал снаряжать белого коня в новую сбрую.

Рано утром князь оседлал любимца и в сопровождении стременного и ещё двух воинов отправился на Подол. Прежде чем показаться в дружине, он хотел заехать к Овсене, хоть ненадолго увидеть её и сына.

Дорога шла берегом реки, и четыре всадника неспешно ехали по ней. Вдруг в кустах неподалёку раздался шорох. Спутники Святослава разом вынули мечи, но тут же опустили их, увидев выходящего на тропу осанистого старика.

– Чего хочешь, отче? – спросил князь.

– Хочу с тобой сам на сам говорить, – ответил старец. Уверенная речь, внимательный, будто в самую душу проникающий взгляд, несущий в себе поток волховской живы, – всё это князь ощутил внутренним обострённым чутьём, но не мог сразу вспомнить, как зовут сего старца.

Святослав, велев спутникам проехать дальше, остановил коня.

– Княже, – понизив голос, сказал старик, – Овсена и сын твой Мечислав у меня, живы и здравы, ждут тебя!

– Кто ты? – удивлённо спросил Святослав, силясь вспомнить, кто же из кудесников перед ним, а сердце уже радостно затрепетало в могучей груди. – Овсенушка и сын, истосковался по ним, родимым! Но отчего они не дома?

– Я Избор, Берестянский кудесник. Спрятал Овсену и сына твоего у себя на заимке. Опасность им угрожала, – ответил на не высказанный вслух вопрос старец. – Ежели хочешь, проведу тебя к ним, только никому не реки ни слова!

Князь постоял не столько в размышлении, сколько смиряя трепет непослушного сердца, которое мешало дышать и говорить ровно. Потом, совладав с ним, крикнул спутникам: