Николай Кочин - Князь Святослав

- Молчи, кабатчица, - сказал холодно Василий, - подстилка пьяных забулдыг с пристаней Золотого рога. Благодари судьбу, что покойный василевс Роман в этот день лишку перепил и с пьяных глаз возвёл тебя на трон. Иначе валяться бы тебе за винными бочками с пьяницами…

- Я была бедна, но не продажна. А вот тебе всё равно, кому поклоняться, лишь бы носил царский знак отличия. Это ты падал ниц передо мною, когда окружённая знатнейшими женщинами Романии я в царском уборе появлялась к столу. Ты глядел мне в глаза, как жалкий пёс, готовый броситься на того, на кого я укажу. Ты награбил добро столько, что его не имеют и василевсы. И это благодаря моим мужьям и моей снисходительности. И сейчас ты готов грубым прикосновением своих грязных лап оскорбить во мне царское достоинство и честь знатной ромейки, готов попрекнуть меня именем кабатчика Кратероса, который не крал, как ты, не разорял страну как ты, не лгал, не продавал, не обманывал, не лицемерил.

- Автократор, я её выведу, - сказал Василий, и подступил к Феофано, растопырив свои жилистые сильные руки.

- Отойди! - вскричала она, - или я выцарапаю тебе птичьи глаза, варвар, мерзкий скиф, ублюдок…

Тот схватил её, но только мантия осталась в его руках. Он уцепился за её платье, но Феофано метнулась, и платье треснуло, сползло и обнажило её розовое точёное тело. Тогда она побежала по палате, ища предмета, которым можно было бы швырнуть. Но его не оказалось. С неистовой злобой она вцепилась в шею евнуха и стала его давить, крича:

- Умри, аспид, василиск, порождение адово!

Евнух пищал, закатывая глаза, упирался ей локтями в грудь. Наконец он вырвался и скрутил ей руки. Она плевалась, визжала и встряхивала куделью своих растрёпанных волос. Цимисхий не знал, что предпринять. Самому ввязываться в эту борьбу он считал недостойным царственной персоны. Он мучился и, наконец, крикнул Василию:

- Выведи!

Василий подобрал истерзанное платье Феофано, перекрутил им её стан вместе с руками и подталкивая ногою, тащил её к двери. Она сопротивлялась, упала. И тогда он повёз её по полу. Она хватала его за ноги зубами и цеплялась обнажёнными ногами за кресла, чтобы удержаться и всё осыпала василевса и его временщика отборными ругательствами. Наконец паракимонен вытащил её из зала. Там она продолжала кричать, оглашая дворец. На этот крик сбежались евнухи-слуги. Они схватили Феофано и отнесли в приготовленную заранее простую повозку. В неё посадили её и отвезли на судне в далёкий монастырь.

И когда они остались наедине, Цимисхий сокрушённо сказал:

- Это - жёрнов мне на шею. Чуть-чуть я с ним не потонул. Проклятая женщина.

- Владыка, лучше уж пусть один жёрнов потонет, чем тонуть с ним и тебе.

Цимисхий поглядел на него укоризненно:

- Паракимонен… Не забывай, что и ты и я ей многим обязаны:

- За оскорбление василевса по закону караются смертью.

- Полно, ведь эти законы тоже василевсами выдуманы. Как её звали, эту проходимку, до того, как она стала василисой.

- Дочь трактирщика Кратероса называлась в девках Анастасией… Её подобрал в пьяном виде, любящий распутных бабёнок, покойник Роман…

- Отправь её как можно подальше, в глушь, на границу империи… Дай в дорогу провожатых, хорошую провизию и рабынь для услуг… Она не привыкла сама трудиться…

- Владыка, давать ей в услужение кого-нибудь, значит содействовать её злостным замыслам. Она не перестанет добиваться связей с Калокиром. Насколько мне известно, а известно мне больше, чем я сказал тебе об этом, она через подставных лиц передавала Калокиру сведения о дурных слухах, наполняющих столицу и даже кощунственные намёки, предвещающие гибель василевса…

Цимисхий нахмурился и отменил прежнее приказание. Он сказал:

- Пусть в таком случае примет великую схиму. Пусть позабудет о своём пребывании в Священных палатах и вернётся в конце жизни к тому, с чего начала: к жизни Анастасии - трактирной девицы…, в роли затворницы… Пусть замаливает грехи… Да последи, чтобы язык не распускала…

- Не беспокойся, владыка. Там её никто не найдёт, даже такая бестия, как Калокир.

Упрочив «законность» своего положения благодаря браку с престарелой Феодорой, Иоанн Цимисхий занимался теперь исключительно военными делами, подготовкой к войне со Святославом. Подготовку эту он тщательно скрыл под шумок пиршеств и празднеств, приказав придворным, знати, богачам беспрерывно веселиться. Им подражали все, кто имел время и деньги. Так что в кварталах с лупанарами стоял пьяный стон, визг, шум, гогот, крики.

То и дело шли представления на ипподроме. Головокружительные бега на колесницах не прекращались ни на один день. Горожане занимали места с утра, каждый «болел» за какую-нибудь партию. Захватывающий бег колесниц сопровождался рёвом зрителей, которые подбадривали «своих» и освистывали «чужих» возниц.

В подражание торжественным представлениям прежних василевсов, Цимисхий велел привезти из Африки львов и леопардов. И сразу тридцать львов с сорока леопардами, рыча свивались клубком на сцене, вселяя восторженный ужас в сердца любителей кровавых и диких зрелищ.

Подле ипподрома всё время толпился народ, и тут его развлекали мимы, шуты, певцы, музыканты… С ипподрома богачи забирали с собой шутейников и забавников на ночь.

На улицах тешили пляской, пикантными фарсами, с полуобнажёнными комедиантками, пантомимами клоунов, приноравливающихся к вульгарным вкусам толпы.

На частных пирушках, в компаниях друзей хмельные поэты услаждали ромеев модными стихами, в которых согласно велению времени мысль заменялась напыщенной фразеологией, а искренность чувства наигранной экзальтацией. Безмерно восхваляя василевса, синклитиков, поэты выбивались изо всех сил, чтобы поразить слушателей изысканным оборотом и выразить самую банальную лесть в выспренных выражениях. Признаком просвещённости считалось общаться с поэтами, иметь о них тонкие суждения. Поэтов приветствовали восторженными хлопками, если они были даже очень скучны.

Столица после испытанных невзгод, пережитого страха, испытанного отчаяния, вступив в полосу сносной жизни, пыталась вознаградить себя беспечностью и житейскими удовольствиями.

В скверах на потеху городскому плебсу бассейны наполняли вместо воды разнообразными фруктами. Горожане хватали их, устраивая возню, шум, потешные драки.

Золотая молодёжь столицы наперегонки один перед другим заявляла о себе громкими кутежами, о которых с изумлением рассказывали потом на рынках и в предместьях столицы. Эти молодые шалопаи разгуливали по улицам в эксцентрических одеждах, граничащих с неприличием, украшали себя замысловато скроенными туниками. Юноши слонялись по набережной Золотого Рога, по форумам и портикам, задирая встречных, приставая к женщинам, ища повода для пикантных скандалов.