Николай Кочин - Князь Святослав

Целыми днями Цимисхий вместе со своими вельможами растасовывал пригоняемых к нему славян. И он уже устал выносить смертные приговоры и ему захотелось повеселиться в кругу избранных дам, когда к нему привели старика в веригах, нечёсаного и лохматого с лихорадочным блеском в глазах. Старик не упал ниц, не просил пощады. Он глядел на василевса сухим испепеляющим взглядом.

- В чём его преступление? - спросил Цимисхий.

Наушник ответил:

- Он богумил. Хулит богатых, поносит всех, кто за царя. Сбивает с толку рабов и крестьян, чтобы они не работали на господина. Он не только чужую собственность ненавидит и считает греховным её иметь, он и сам не хочет никакой собственности.

- Неслыханная и вреднейшая ересь! Они, пожалуй, и саму мать-церковь посчитают ненужной!

- Не только ненужной, но и весьма вредной, - подсказал придворный историк. - Они кроме евангелия ничего не чтут, даже иконы, таинства, поклонение мощам…

- Кощенство! - произнёс свирепо Цимисхий. - Такому лучше на свет не родиться.

Василевс стал внимательно и брезгливо рассматривать еретика.

Через дыры платья просвечивало у старика грязное, синее тело.

- Он дошёл до такого безумия, что возвёл сам себя в апостольский чин. Его поймали как раз в тот момент, когда он хаял церковь и проклинал Твоё величие как слугу сатаны.

Цимисхий слышал о еретиках своего государства: об арианах, павликианах, о манихеях и знал про них одно, что они злейшие враги царя и церкви. И всех их он относил к своим личным врагам. Но богумилов считал извергами рода человеческого, для которых до сих пор ещё не придумано надлежащей казни.

- Кто ты такой? - спросил грозно василевс.

- Я - человек.

- А ещё?

- Сын божи.

- А ещё?

- Богумил. Богу милый.

- Знаешь ты, с кем разговариваешь?

- Скажешь, так буду знать.

- Я - василевс ромеев.

- А я - славянин. Христианин.

- Ты, говорят, мутишь народ, проповедуя бедность и неповиновение властям.

- Яко же и Христос.

- Значит ты с Христом на равной ноге?

- Пока он был человек, он был мне брат.

- Но он был и бог?

- Все люди, пока они люди, не боги, а все одинаковы…

- Значит и ты и я ничем не отличаемся друг от друга?

- Ничем. Бог во всех душах, будь люди бедные или богатые, черные или белые, ромеи или варвары, малы или стары, мужского пола или женского.

- Однако ты себя называешь апостолом?

- Так меня называют люди. Я им не перечу. Глас народа - глас божий.

- Вот я тебе посажу на кол, и все увидят, какой ты апостол.

- Премного меня обяжешь. Мучай тело, оно в твоей власти. Тело - сосуд сатаны. Его прельщает мясо, женщины и вино. Древо познания добра и зла было виноградное дерево, и Адам и Ева упились соком его. Тело - зло. Добро - душа и небо.

- Оставь бредни невежды, старик. Ничего ты не знаешь.

- Ничего не знать из противного истинной вере - значит знать всё.

В голосе звучала надменность пророка.

- Болтай больше… Как раз доболтаешься до казни.

- На, рви на части, жги огнём мой прах, умножишь мою радость перед богом. Возвеличишь мой дух.

Душан разорвал гнилое веретье на груди и обнажил на истязаемом в кровоподтёках и синяках теле железные вериги.

Цимисхий поморщился, а сановники вздрогнули и отвели от Душана глаза в сторону.

Душан шагнул, приблизился к царю:

- Что, царь, испугался? На-на! Режь, жги, мучай! Зажарь меня на огне или посади на кол, как всех этих посадил.

Он указал рукою в сторону улицы, вдоль которой корчились на кольях, вбитых в землю, заподозренные в ненависти к Цимисхию славяне, греки, венгры.

- Еретик. Ты и креста не целуешь, - воскликнул василевс, - а ещё учишь царей…

- Да, мы не почитаем креста, видя в нём орудие казни сына божия. Мы не почитаем икон, эту мазню ваших живописцев, это гнусное идолопоклонство. Мы осуждаем маммону богатства и призываем к братству и бедности. И за это вы нас гоните, как гнали Христа и его апостолов. Посмотрите на ваших пастырей, они жрут, пьют, ублажают своё тело в роскошных постелях с блудницами, угодничают перед властями.

Не стерпев этих слов, Варда Склир схватил Душана и зажал ему рот. Цимисхий остановил Варду: пусть Душан по глупости весь выговорится, тогда его вредоносное еретичество всем будет ясным и очевидным.

Душан продолжал всё в том же тоне непререкаемого пророчества:

- Помни, василевс! Праведник должен обладать добродетельным молчанием и слёзным даром. А тебя окружают распутные кобылы - бабы, да бесы - комедианты. Дни ты проводишь в войне, что есть грех, да в гульбе и пиршестве. Тьфу! Тьфу!

Душан плюнул в сторону василевса и свиты.

При царе Петре, при котором ромейское духовенство было особенно корыстолюбиво и назойливо, притом упорно внедряло церковный быт и в мирскую жизнь прихожан и требовало непрекословного повиновения царю и боярам («Царь и бояре богом суть поставлены»), богумилы, благодаря своей простоте, чистоте сердца и твёрдости духа приобрели большую любовь в народе. Каждого богумила, казнённого за свою веру, народ считал мучеником. И вот сейчас Цимисхий увидел, как воины, стоявшие тут, с мистическим умилением смотрели на Душана.

- Мятежник! - еле выдавил Цимисхий с отвращением, дыхание его спёрло от гнева.

Душан произнёс, как заклинание, громко и торжественно:

- Мы ненавидим войну и насилие! Мы ненавидим корысть и суету! Мы проводим время в кельях на молитве и в помыслах о боге… И не помышляем о власти. И к мятежу не призываем, царь. Мы - кротки. Не надо лгать!

Василевс поднялся с походного трона: лицо его перекосило от возмущения. Он приказал:

- Разжечь костёр и здесь, сейчас же на раскалённых углях его, мерзавца, зажарить.

И к ужасу своему увидел, что никто из свиты, ни из солдат не пошевелился. Все были объяты страхом перед этим, стоящим в лохмотьях и струпья диком, о котором шла молва, что сколько бы ни пытались его сжечь, огонь не брал.

Цимисхий обернул в сторону сановников своё искажённое гневом лицо. Все должны были исполнить его приказание наперегонки, как он привык к этому, а здесь стояли, как заворожённые.

Варда Склир приблизился к готовой вязанке хворосту, подсветил растопку. Сухой хворост быстро обнялся с пламенем и осветил багровым светом лохмотья старика, который не менял ни позы, ни выражения лица.

- Владыка, - прошептал на ухо императору всесильный паракимонен. - Мы рискуем быть скандально сконфуженными. Многие из еретиков продали душу дьяволу, и этот еретик может в огне остаться невредимым. Это произведёт ужасное впечатление на всех окружающих. А, главное, поколеблет власть трона.

- Были случаи? - спросил так же тихо опешивший царь.

- Были, владыка.

Иоанн Цимисхий колебался, и это всем передалось и все были безгласны и недвижимы. Вдруг Феодора подбежала к старику, сорвала с него лохмотья и бросила их в огонь. Все ахнули и застыли в священном трепете. Огонь мгновенно превратил лохмотья в пепел.