Николай Кочин - Князь Святослав

- И вот и в этом факте, что доместик Иоанн, несмотря на свои занятия воина, находит время проводить ночи в беседах с мудрецами древности и приумножает свою библиотеку, я усматриваю великий смысл. Это пример для всей нашей знати и знамение времени.

- Я думаю, - сказал Цимисхий, польщённый этим замечанием историка, - что ты вполне прав, сетуя на недостатки нашего просвещения. Нестеснительные условия для работы мысли самая благоприятная почва для литературы и науки. Древние поэты - люди независимые, низкопоклонство им чуждо, глупость богатых и знатных ими открыто презирались, а не властвовали над замыслами учёных и писателей. Будь я на положении василевса (упаси меня Пречистая от того, чтобы эта преступная мысль не потревожила хотя бы случайно и на момент мою честь и совесть!), я вместо раздачи имений и субсидий нашим чиновникам, наградил бы самых талантливых учёных, особенно из молодёжи и запретил бы ей тратить силы, время и дарование на бессмысленные восхваления сомнительных качеств царедворцев, которые заказывают стихи, долженствующие восхвалить их перед знакомыми и родными, а также лжедостоинства их жирных и глупых супруг. Я предоставил бы эту возможность тем из поэтов, которые на большее не способны. Доблесть, честь, мужество и самодеятельность в такой же степени должны быть присущи поэту, как и воину. Трудно сберечь творческую энергию любому поэту, а также учёному, если ему приходится клянчить кусок хлеба у дината или у кичливого сановника. Гнуть спину.

- Твоя похвальная образованность всем известна, - сказал Диакон, - но призвание твоё только - война.

- И я так думаю. Я хотел бы продолжать войну, просился отпустить меня за Евфрат и Тигр против алеппского эмира, который там сосредоточил свои силы, но василевс не позволил.

- Он опасался твоей популярности?

- Нет, я думаю он берег меня. На земле не найдётся ни одного, кто может противостоять нашему василевсу в отваге, уме, государственной мудрости, заботах о благе подданных, в военном искусстве и благородной простоте, строгом, но справедливом отношении к своим подданным и солдатам. Ни один василевс ещё не пользовался такой любовью своих граждан и особенно своих воинов и военачальников. Я лично обожаю василевса Никифора, и готов, не хвалясь и не рисуясь, когда угодно отдать свою жизнь за него.

Цимисхий считал Льва Диакона как и всех учёных и поэтов простаком, и знал, что слова доместика будут переданы василевсу в точности. И при этой мысли ему стало легче. Во всяком случае он теперь убеждён, что по крайней мере хоть живым уберётся из столицы. Но простодушный историк поделился с ним своими личными впечатлениями.

- Человек скрытен, а в крупном человеке эта скрытность очень сильна. Я Никифора знаю не только издали, но вблизи, и всегда поражаюсь сочетанию в одном человеке противоположных черт характера. Беспощадность к врагам, необходимая в пылу боя, не исключает у царя великодушия, которое он проявляет, когда необходимость в суровых мерах миновала.

- Расскажу одну мою запись. Когда Таре не сдавался, то есть, когда арабские военачальники бессмысленно изнуряли своих жителей кичливым упорством, Никифор, для скорейшего развязывания изнурительной борьбы, велел к крепости вывести пленников мусульман и отрубить им головы на виду у жителей, смотревших со стен. В ответ последовало то же самое, если не хуже. Мусульмане пригнали три тысячи христиан и тоже оттяпали им головы на стенах города. Вы знаете, как расправлялся Никифор с жителями Тарса, когда овладел им? Простых людей рассовал по провинциям, разлучив детей с матерями, жён с мужьями. А знатных арабов, их эмиров и жён эмиров, распростёртых на земле и с мольбами целовавших его полы, ноги и колени, он пинал в лицо и в живот, наслаждаясь лютой кровожадностью победителя. Однако потом он пригласил их к столу, любезно угощал, разговаривал с ними ласково. Даже больше, он простил их, возвратил им свободу. Таков василевс Никифор.

Любовь к справедливости и великодушие уживаются в нём с самым зверским отношением не только к врагам, но и к тем из своих воинов, которые бесчинством позорят армию и нарушают порядок. О, тут он так же изобретателен в наказаниях и неумолим и справедлив, как и в расправах с неприятелем. Железная рука! Я был свидетель, как при конвоировании мирного населения, которое выселялось из Тарса, один отряд наших солдат повалил на землю мусульманских женщин и всех до одной изнасиловал на дороге. Узнав об этом, тут же на виду у пострадавших женщин и остального войска, в назидание всем Никифор велел у насильников отрезать мужские члены. Здорово?

- Ты и это запишешь?

- Я уже записал. Отличный штрих.

- Смело. А главное - бесполезно. Переписчики и те вырежут.

- Смелость эта, конечно, пока домашняя. Я не могу дать кому-нибудь прочитать. Но и эта домашняя смелость нужна истории… Придёт время, она выручит науку, заполнит белое пятно в хронике событий… Прокопия «Тайную историю» вспомни.

- Такой писатель, мой милый историограф, тем самым показывает кукиш в кармане.

- Но всё-таки кукиш, а не прославляет негодяйство владык, насильников и убийц, открыто на площадях, да ещё за это получая огромные награды. Самый факт, что писатель, подобный мне, не боится писать правду о современности, уже тем самым совершает подвиг (да, да, иногда сказать правду - есть подвиг, да ещё и очень большой!), подвиг патриотизма и гражданской доблести. Если бы историки не боялись писать о современности правду, то не было бы причины разыскивать спустя много лет документы, восстанавливать факты, которые протекали на глазах очевидцев, спорить о пустяках и затрачивать массу времени на полемику по поводу того, что было всем известно. Восстанавливать минувшее задним числом в тысячу раз хлопотливее, чем записывать по свежим следам.

Я избрал себе долю описать, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и думаю, что моё имя никогда не вычеркнут из анналов истории. Никогда! Я в этом уверен. Ведь об этом никто не сообщит потомкам. Вот, например, как я изобразил приход Никифора к власти, как единогласное желание народа… Народ ликовал на площадях… Плакал от умиления… крича: «О, ты! Превыше всякой красоты, всякого разума, всякой силы, богоподобный Никифор».

Цимисхий расхохотался:

- Это я тогда организовал этих зевак… Они хорошо потрудились, им щедро заплачено…

Лев Диакон посмотрел на него с испугом:

- Но я сам слышал это…

Цимисхий рассказал ему историю захвата власти Никифором.

- Боишься записывать? - сказал Цимисхий, видя, что историк оставил стило.

- Ничего греховного или предосудительного во всем этом для василевса я не вижу, - произнёс упавшим голосом Лев Диакон. - Я вижу в этом один только промысел Предвечного… Значит в том его воля…