Алексей Салмин - Буря на Волге

Она быстро вывернулась из его объятий и выскочила из кухни. Анатолий долго ждал ее, но Таня так и не вернулась. Он вынул из бокового кармана газету «Знамя революции», посмотрел на нее мельком, скомкал, разорвал на куски и бросил на пол, едко выругавшись, и, пошатываясь, отправился в свою спальню.

Плохо спалось в эту ночь вернувшейся Татьяне: сын Пекина три раза стучался в дверь кухни, просил впустить его. Но Таня так и не открыла дверь. Последний раз он пригрозил ей, что завтра же вышвырнет ее на улицу.

— Анатолий Иванович, я бедная девушка, чего вы хотите от меня? Вы можете себе найти богатую, красивую, а меня оставьте, пожалуйста, в покое, — сквозь слезы говорила за дверью Таня.

— У-у, красная зараза! — прошипел в замочную скважину колчаковский капитан.

Утром Анатолий сказал отцу, что их прислуга якшается с красноармейцами и может выдать их заговор, Таню в этот же день прогнали.

Вернувшись к тетке, она разрыдалась, жалуясь на свою беспомощность и одиночество. Тетка Аксинья, видимо, плохо поняла, о чем плачет Таня, и подступила с вопросом:

— Ты это о чем, голубушка, распустила такие реки слез? Уж не об Ванюшке ли так убиваешься? Дурочка ты моя, успокойся, он, слава богу, жив.

— Как жив? — встрепенулась Таня. — А в газете было объявлено, что погиб.

— А ты слушай больше, как они врут, — сказала укоризненно тетка. — Вчера заходил Павлушка Лапенок, говорил, что Ивана положили в госпиталь.

— А в какой госпиталь, не сказал? — вдруг просияв, спросила Таня.

— Сказывал, да я забыла. Там где-то на Черноозерской.

— Вот ты какая беспамятная, — ворчала Таня, вытирая слезы.

Не сказав больше ни слова, Татьяна побежала искать госпиталь. Когда она была почти у цели, ей встретилась Надя Белицина. Будучи прислугой у Пекиных, Таня частенько приходила к Белициным, и теперь Надя, узнав ее, приветливо поздоровалась и спросила:

— Ты чего, Танюша, сюда?

— Надежда Михайловна, милая, скажи, пожалуйста, здесь лежит Иван Краснов?

— Здесь, — сказал а, улыбаясь, Надя.

— А пройти к нему можно?

— Сегодня нс пропустят. А чего ты такая взволнованная? — участливо спросила Надя.

Таня сквозь слезы рассказала Наде, как с ней поступили хозяева и за что прогнали с работы, а также передала подслушанные разговоры.

— Вот чего, Танюша, я напишу тебе записочку, побежишь в комендатуру, — знаешь, в большом доме на Воскресенской улице, — вызовешь там Чилима, Василия Чилима. Передашь ему эту записочку и все расскажешь. Это дело серьезное, надо торопиться. А завтра приходи, я тебя проведу к Краснову.

Чилим, получив записку и сведения о готовящемся заговоре тут же поставил в известность коменданта, но не удивил Зайдлера своим сообщением.

— Я уже об этом знаю, что в городе готовится катавасия, но где и как, вот это пока неизвестно. Только никому ни звука, Мы тоже должны быть ко всему готовы.

На этом разговор и окончился. Патрули в городе были усилены, но посланные ночью арестовать обоих Пекиных опоздали: они уже скрылись из своего дома.

Вечером того же дня к воротам комендатуры подкатил грузовик. Во двор вошли губернский комиссар Беляев, начальник Укрепленного района Авров, его заместитель Дернов и представитель губчека.

— Ты здесь, Василий? — сказал Дернов, дружески пожимая руку Чилиму.

— Как видите, — весело отозвался Чилим.

Все были озабочены чем-то очень важным. Они поставили в воротах комендатуры своего часового. На грузовике стоял пулемет с дежурившими пулеметчиками. Без дальнейших разговоров приступили к проверке людей и документов. С Чилима и началось.

- Ваши документы, товарищ командир. — потребовал представитель губчека.

Чилим подал удостоверение, выданное комендантским управлением.

— Так, хорошо, — сказал чекист, возвращая документ Чилиму.

Дернов что-то шептал на ухо Аврову, указывая глазами на Чилима. Комиссия вошла в помещение, а Чилим остался в недоумении.

«Значит, и в нашей команде неблагополучно, уж не я ли принял в свой взвод какого беляка? — подумал Чилим. — Нет, этого не может быть, я всех проверял честно».

Июньское ясное утро. На небе белые редкие обрывки облаков, тихо уплывающих к востоку. Светло-голубое небо на западе предвещает жаркий душный день. На мостовой — утренние прохладные тени. Перед окнами комендатуры чуть трепещут мелкой листвой и желтыми язычками цветы липы. Ветки задевают за створки раскрытого окна и наполняют медовым запахом кабинет коменданта города. Но ему, видимо, и в голову не приходит подойти к окну и подышать этим пьянящим ароматом. Он сидит за столом. Пересмотрел уже все входящие и исходящие бумаги, а теперь, наморщив лоб, задумался над чем-то. Он смотрит на стену: на обоях пляшет яркое пятно от проскользнувшего сквозь липовые ветки солнечного луча. Командир поднялся со стула, быстрыми шагами прошелся по кабинету, глядя на скрипящие под ногами дощечки отклеившегося паркета. И все думает, думает без конца. Выскочил в дежурку, так же молча прошелся, взглянул на адъютанта, что-то записывающего в журнал. Наконец присел к дежурному столу, спросил:

— Товарищ Мульков, есть какие-нибудь сведения от ночных патрулей и районных комендантов?

— Как патрули, так и районные коменданты сообщили, что в городе спокойно, никаких движений нет, — ответил адъютант и снова начал записывать.

— Всегда перед бурей бывает тихая погода, — проворчал Зайдлер и направился было в свой кабинет, но, услышав у ворот шум и крепкую ругань, остановился.

— Стой! Куда прешь! — крикнул часовой у ворот, вскидывая винтовку на легкового извозчика, въезжавшего на взмыленной лошади.

Но, увидя избитого седока, взял винтовку к ноге. Седок, покачиваясь, слез с пролетки и слабым голосом сказал:

— К коменданту, скорее к коменданту!

Выскочившие на крики бойцы помогли ему подняться на второй этаж к дежурному адъютанту. Поднявшись в дежурку, он упал на пол и прерывающимся голосом стал докладывать:

— Я командир роты мусульманского батальона. Батальон восстал против Советской власти, всех командиров убивают.

Раненый потерял сознание.

Зайдлер, не теряя не минуты, выскочил во двор с маузером у пояса и громко крикнул:

— В ружье! По машинам!

Сам он вскочил на подведенного ординарцем коня и снова крикнул:

— За мной!

Один за другим тронулись со двора четыре грузовика, в которых сидели молодые бойцы.

— В чем дело? Куда мы едем? — спрашивали друг друга красноармейцы, заряжая винтовки.

— На маевку, — сострил один из бойцов.

Примчались на указанное командиром роты место мятежа, но казармы уже были пустые. А мятежники прибежали в Суконную слободу и там громили военный комиссариат. Они выпускали всех дезертиров, создавали из них команды, вооружали винтовками из разграбленного склада, назначали своих командиров. Вторая группа мятежников пробрались в Плетеневскую тюрьму. Ей удалось выпустить всех преступников, но выпущенные из тюрьмы не особенно охотно шли за мятежниками, а старались поскорее скрыться в проходные дворы и улизнуть. Все же мятежникам силой оружия удалось собрать толпу в восемь тысяч человек разного сброда. Их-то и вели под лозунгом: «Мы за Советскую власть, но без коммунистов!». Толпа шла громить и грабить советские учреждения. Служащих тут же на месте убивали, а документы рвали и жгли.