Сергей Фомичёв - Сон Ястреба. Мещёрский цикл

Скоморох подумывал над тем, чтобы и им сменить заведение. Если шайка не угомонится, разбойники могут попросту запалить корчму. Или сговорятся с другими такими же и навалятся скопом. Но Бресал сидел, как ни в чём ни бывало.

– Так вот, – продолжил он. – Я придумал подходящее проклятье. Моя неверная осталась при всех своих прелестях, да и ещё с долгой молодостью, полученной от меня в день свадьбы. Она могла улечься на любое ложе и ублажать хоть весь город. Но я запретил ей любить.

– Как так? – удивился Скоморох.

– Всякого, кого она вдруг полюбит, ожидает смерть. Она каждый раз будет терять только что обретённое счастье. Любовь превратится в кару.

Бресал хихикнул.

– Это заставит её серьёзнее относиться к чужим чувствам.

Скоморох нахмурился. Некая беспокойная мысль постучалась в его разум, но ещё не приобрела очертаний.

Шагая между разрушенными домами, Алексий вдруг почувствовал, как по коже пробежала липкая холодная волна. Тело передёрнуло от мимолётного ощущения брезгливости и страха. Словно священника окатили из окна помоями, и одновременно пустили в спину стрелу. Алексий распознал во всём этом сильные чары. Где-то поблизости проявил себя мощный колдун.

Вопрос для священника заключался в том, связанны ли как-то чары лично с ним, с его назначением, или колдун оказался рядом по чистой случайности.

Он посмотрел на монахов, но по равнодушным их лицам понял – провожатые не уловили даже намёка на угрозу. Посоветоваться было не с кем. Пахомий, единственный из чернецов, кто знал толк в ворожбе, погиб полтора года назад. Остальные в этом смысле не блистали талантами.

Весь оставшийся до гавани путь, священник прислушивался к нутру. Не завелось ли там червоточины, не упало ли семя зла. Если метили в него, то последствия ворожбы сказались бы сразу. По крайней мере, он почувствовал бы признаки пагубы. Но нет, пока ничего угрожающего не появилось.

В любом случае, торжество окончательно испорчено. Намекающая на тщетность усилий ухмылка литовца, а затем и странное происшествие возле развалин не оставили и следа от пьянящего чувства победы.

Сколько себя помнил Алексий, чистой победы ему не удавалось одержать ни разу. Либо враг ускользал, либо гибли друзья, но торжество всякий раз омрачалось. Неужели ему и впредь суждено будет неизменно выпивать вместе с мёдом горькую отрезвляющую настойку? Быть может, таков божий замысел?

Монахи уже собирались оттолкнуть лодку от берега, как откуда-то из-за портовых построек и рыбацких лачуг выбежал мальчишка в отрепьях. Заметив приготовления церковников к отплытию, он прибавил ходу.

– Судя по всему, малец разыскивает нас, – догадался Василий. – Кантарь, Зуб, узнайте что ему надо.

Бросив вёсла, монахи выскочили на берег.

– Мне нужен вон тот господин, – паренёк показал на Алексия.

Священник вздохнул, угадав продолжение вереницы сегодняшних неурядиц. В добрую весть он не верил.

– Незачем беспокоить владыку, – заявил Василий, выбираясь из лодки. – Скажи мне, я всё передам.

– Ему это нужно больше, чем мне, – упёрся мальчишка. – Хотя не скрою, я намерен заработать на сведениях.

– Пропустите его, – распорядился Алексий.

– Но это неразумно, – принялся возражать печатник. – Паренька могли подослать.

– Не перегибай палку, Василий. В его пышных лохмотьях не спрячешь даже мелкой иголочки. И уж поверь, я как-нибудь справлюсь с сопливым мальчишкой.

– Можете связать руки, если хотите, – улыбнулся тот. – Мне нужен только язык.

Парнишку пропустили, но Василий поставил монахов по бокам.

Митрополит присел на краешек лодки.

– Что ты хотел рассказать? – спросил он.

– Двое сегодня охотились, мой господин, – произнёс паренёк.

– Не говори загадками.

– Я беден…

Алексий поморщился.

– Если ты будешь морочить мне голову, то таковым и останешься.

Сорванец улыбнулся.

– Я беден, и оттого живу в старом заброшенном доме, что на Оливковой улице. Нашему брату приходится скрываться и от доблестной стражи, и от плохих людей… Господин, наверное, знает, что некоторые из знати ищут утех особого рода…

– На Оливковой? – насторожился Алексий. – Так-так. И недавно ты кое-что видел. Нечто важное для меня, верно?

– Не только видел, но и слышал, мой господин.

– Подожди, – остановил его Алексий и распорядился. – Василий! Оставь нас вдвоём.

Печатник с ворчанием отвёл монахов на десяток шагов от берега.

– Продолжай, – кивнул священник.

– Солид, я полагаю, будет достойной платой.

– Ты получишь его.

– Двое сидели в засаде совсем рядом с моей дырой. Один из них, сдаётся мне, был колдуном. Они ждали священника, а пока ждали, крыли его на все корки. Как только господин проходил мимо развалин, колдун напустил чары.

– Ты знаешь, кто эти люди? Их имена?

– Нет, мой господин, но я запомнил слова. По крайней мере те, что звучали на греческом.

Парнишка склонился к уху священника и повторил всё, что сумел подслушать. Алексий на миг побледнел, но быстро взял себя в руки, так что когда мальчишка оторвался от уха, он увидел прежнее бесстрастное лицо.

– Василий! Дай ему золотой.

– Благодарю, мой господин, – согнулся в поклоне сорванец.

Священник больше не слушал. Вернувшись в лодку, он погрузился в раздумья.

Кто мог устроить ему подобную пакость? Да кто угодно. Врагов он нажил достаточно. В свете услышанного даже ухмылка литовского посланника казалась ему намёком. Прежняя смесь ощущений из брезгливости и страха ордой мелких мурашек прогуливалась вдоль спины. Но страх теперь явно преобладал.

– Что-то случилось? – спросил Василий, когда они, наконец, вышли в залив.

Алексий очнулся. Посмотрел на печатника, словно впервые увидел его. Однако вопрос подтолкнул блуждающую среди тумана мысль в нужном направлении.

– Не говори со мной, – сказал митрополит с железом в голосе. – Не прикасайся ко мне. Все объяснения потом.

Объяснений, однако, не последовало. Вопросов же у окружения возникало всё больше. Сразу по возвращении на подворье, Алексий распорядился выгнать всех из маленького домика, что стоял отдельно от прочих, и перетащить в него свои вещи. Затем он затворился там, повелев не беспокоить, не приносить еду, не звать к молитвам…

– Обет дал владыка, – шептались монахи. – По случаю рукоположения, не иначе.

– В молчальники ушёл. Здесь так принято.

Обезопасив на время соратников, Алексий стал размышлять спокойнее. Это получилось не вдруг. Гнев и страх ещё долго владели разумом, перебивая присущие московскому священнику трезвость и холодный расчёт.

Кто же посмел? Литовцы, науськанные Ольгердом? Местные завистники? Подручные прежнего патриарха Каллиста, который вознамерился ему отомстить? А может быть, мещёрский чародей в городе объявился?