Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Приободрённая толпа стала наседать на моряков. Офицер, командующий ими, в свою очередь заорал на толпу:

— Руками не трога–а–ть… Не тронь винтовки, кому сказал… Ребята, по бунтовщикам пли-и! — отдал команду.

Грянул залп. Практически неслышный в крике, шуме и матюгах.

— Не бойтесь, товарищи, на испуг берут, это холостой заряд, — закричал Гаврилов, но тут раздался второй залп, и стоявший перед ним почитатель буревестника, взмахнув руками, полетел на землю.

Народ ахнул и шарахнулся в сторону, но двигаться было некуда.

— Опомнитесь, товарищи, что вы делаете, — сжавшись и ожидая выстрела, обратился к морякам Гаврилов. — Ведь я тоже служил на флоте, а теперь работаю здесь… Так и вы после службы будете рабочими. Неужели в своих станете стрелять… Вернитесь к совести, одумайтесь. Цельтесь чуть выше наших голов.

— Да ты болтать ещё будешь, бунтовщик, — разозлился офицер, заметив, что некоторые из матросов призадумались. — Шеренга, пли!

Но пули от этого залпа не причинили вреда.

Вдруг в толпе закричали:

— Дикари-и скачу–у–т! Казаки-и!

На шоссе поднялась пыль. Толпа хлынула навстречу казакам.

— Встретим гостей не хлебом, солью, а камнями и болью, — заорал, подбадривая себя и окружающих Гаврилов. — Мужики-и, не трусь. Устроим им засаду.

Тут около него появился запыхавшийся Северьянов.

— Анатолий, кроме завода, мы ещё и Карточную фабрику взбунтовали. Они с нами.

— Отлично. Первую засаду там и устройте. За забором схоронитесь, и ежели конка солдат подвезёт, в камни их. А я уж тут побастую… Ба-а! Синебрюхие пожаловали, — увидел он жандармов и конную полицию, — а мы думали — станичники усмирять скачут, — стал распоряжаться забастовщиками. — Ребята, к шлагбаумам давай, будем их строй рассекать и камнями обрабатывать. Командира ихнего особо угостите. Встречался с ним. Сам полковник Палибин, полицмейстер третьего отделения Санкт—Петербурга пожаловал, — указал на чернобородого крепкого офицера с орденами на груди.

— Р-разойдись! Вперёд, за мной, — командовал Палибин, но его кавалерия застряла в густой толпе.

С половиной отряда и офицером он с трудом добрался до шлагбаумов, ограждающих переезд узкоколейной железной дороги через Шлиссельбургский тракт, и оставил около них полицейского штабс–капитана с частью городовых. Сам с остальным отрядом стал пробиваться к Карточной фабрике.

Как только он поравнялся с забором, на него и полицейских посыпался град камней.

— Что делают, собаки, — выстрелил из пистолета в ворота.

Из–за них раздался хохот трудового народа, свист, матюги и вновь полетела туча камней.

От попадавших камней городовые падали с лошадей. Полковнику камень ударил по колену. От боли аж круги пошли в глазах, а затем огромный каменюка, под радостное улюлюканье, заехал полицмейстеру по голове.

Счастью обороняющихся не было предела.

— Что теперь сделаешь с нами, прохвост жандармский, — орали за забором.

Палибин, истекая кровью, велел отступать.

Патронов у его людей было мало. Свыше пришёл приказ выдать всего по два заряда на нос, а шашками против камней много не навоюешь.

Такое же поражение полиция потерпела и у шлагбаумов. Конный офицер и городовые у брусьев шлагбаума были окружены толпой.

— В камни бей, — заорал опьянённый безнаказанностью Гаврилов, и десятки камней полетели в полицию.

Кони бесились от боли и страха, сбрасывая седоков. Городовые, закрывшись руками, шпорили коней, чтоб те вынесли их из каменного ада.

— Шлагбаум открой, — дал команду Гаврилов, выпустив часть конницы. — Шлагбаум закрой! — снова скомандовал он, отрезав оставшихся городовых от своих — и вновь град камней.

И так несколько раз.

Разбитая конница отступила к деревне Мурзинка и к Преображенскому кладбищу.

В это время подошла конка с пешей полицией. Вагон был набит до отказа.

— Бей фараонов, — орали рабочие, и сотни камней обрушились на полицейских.

Выйти из вагона под камнепадом было немыслимо, и спрятаться тоже негде.

Некоторые полицейские всё же сумели выбраться наружу, но и здесь было не легче. Они моментально избивались камнями и обезоруживались.

Стрелять никто и не думал, а то бы вообще порвали на части.

Через небольшое время вагон был разбит и полон камней.

Оглядев дело своих трудовых рук и стонущих полицейских, притомившийся народ наконец–то понял, что натворил. Гаврилов это понял ещё раньше, и успел тихо испариться с места событий.

Переговариваясь об удачной обороне, заводчане группами и поодиночке расходились по домам.

Жандармы были разгромлены и рассеяны. Их начальника перевязывали в медпункте Обуховского завода.

И тут раздался далёкий барабанный бой, и уже не по мощёному проспекту — все камни повыдёргивали, а по просёлочному тракту, бодро маршировали до зубов снабжённые патронами две роты пехотного полка.

Но пришли они к шапошному разбору. Вся дорога и поле было густо усеяно кепками, шляпами и полицейскими фуражками.

Не откладывая в долгий ящик, начались аресты. В течение трёх дней арестовали более 600 человек.

Демократическая пресса, видя такой произвол, ясное дело, не дремала.

Профессор Рубанов уже обсудил ситуацию с Абрамом Самуиловичем Шамизоном, и в газете появилась статья, обличающая царских сатрапов в многочисленных арестах безвинных людей, которых дома ждут малые дети.

Вовремя подсуетились и адвокаты.

В результате из 600 человек до суда дошли только 37, да и то десятерых оправдали.

Среди осужденных были две женщины. Работницы Карточной фабрики: Марфа Яковлева и Лидия Бурчевская.

Судили за то, что «принимали деятельное участие в беспорядках, выбирая камни из мостовой, и подавая их лицам, которые швыряли оными в полицию».

По мысли Гераськи, главная цель была достигнута. Его, как неправедно уволенного, восстановили на работе. И даже мастер, за нанесённый удар, побоялся показать на него, не говоря уже о других пострадавших рабочих.

Василий Северьянов и Александр Шотман относились — к следствием необнаруженным лицам. Сколько их не искали, как сквозь землю провалились.

А на «нет», как говорится, и суда нет…

Анатолий Гаврилов за свою стратегическую распорядительность и метание камней получил 6 лет каторжных работ, отбывать которые отправился на прохладный остров Сахалин.

Пресса просто кипела негодованием, несмотря даже на то, что Петербургская судебная палата оправдала 10 человек.

Владимир Ульянов, из далёкого и тёплого закордонья, гневно откликнулся в «Искре» злободневной статьёй, закончив её словами: «Нет, каторга не устрашит рабочих, вожаки которых не боялись умирать в прямой уличной схватке с царскими опричниками. Память об убитых и замученных в тюрьмах героях–товарищах, удесятерит силы новых борцов, и привлечёт к ним на помощь тысячи помощников, которые, как Марфа Яковлева, скажут открыто: «Мы стоим за братьев!» Правительство намерено, кроме полицейской и военной расправы с манифестантами, судить их ещё за восстание — мы ответим на это сплочением всех революционных сил, привлечением на свою сторону всех угнетённых царским произволом и систематической подготовкой общенародного восстания».