Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

В половине девятого утра, как и положено, Аким направился в гимназию. На улице было звонко от мороза, и он зябко передёрнул плечами, залюбовавшись укутанными в белый пух деревьями.

«Как на рождественской открытке», — мысленно отметил, обходя толстого дворника, посыпавшего перед магазином с широкой деревянной лопаты жёлтым песком.

Из двери хлебной лавки аппетитно пахнуло свежеиспечённым хлебом.

Снег хрустко поскрипывал под ногами. Стало тепло от быстрой ходьбы. Прокатившись на конке, Аким хотел уже сворачивать направо к гимназии, как услышал за углом мерный топот ног, и тут же увидел сначала стройного военного на белом жеребце, а затем из–за угла дома, где помещался трактир «Москва», показался стройный ряд музыкантов.

Прохожие останавливались, разглядывая солдат, которые, мерно топая сапогами, появились вслед за музыкантами.

Мимо Акима, чуть не толкнув его, придерживая ножны с саблей, пробежал офицер в серой шинели и, остановившись, молодым звонким голосом задорно закричал:

— Р–рота–а! Отбей ногу-у! Ать–два, ать–два! — и встал перед строем, картинно выхватив из ножен саблю и выставив её перед собой.

«Ой уж, ой уж, — позавидовал юному офицеру Аким, — ать — два, тоже мне…»

За первой ротой шла вторая. Крепкие, высокие солдаты с алыми погонами на плечах, бодро стучали по брусчатке сапогами, а их усатые лица с живыми, весёлыми глазами, держали равнение на трактир.

Другой уже офицер, подбадривая подчинённых, громко командовал:

— Ать–два, левой, левой! Подравняйсь, ор–р–рлы!

И солдаты расправляли плечи. Начищенные до золотого блеска бляхи с орлом сверкали на ремнях.

Затем проехали три конных офицера, с золотом погон на шинелях. За ними маршировал громадного роста солдат, с синим зубчатым флажком на штыке винтовки, которую держал в руках. Следом чеканила шаг ровная колонна солдат, с блестевшими на выглянувшем солнце штыками.

— Это семёновцы! — неожиданно хлопнул по плечу Акима подошедший Дубасов

— Тьфу ты, Дуб, испугал меня, — вздрогнул от неожиданности Аким, здороваясь с другом.

— В газете прочёл, что сегодня перед Зимним дворцом Его императорское величество проводит высочайший смотр войскам. Потом егеря пойдут, кирасиры, казаки и артиллерия.

— Ух ты-ы! Слушай, господин Дубинов…

— Дубасов. Могу и по шее…

— Тогда извиняюсь. Давай латынь и математику промажем, а сами на парад поглазеем?!

— А чо, давай! — без раздумий согласился тот.

Поймав извозчика, помчались к Зимнему.

— Я видел, как вчера из Гатчины кирасиры ехали. Замёрзли — страсть! Все каски и кирасы в инее, аж сосульки висят. Рожи красные… К конногвардейскому манежу направились.

— Походи–ка, Дуб, в железяках, и сам покраснеешь как осина.

— Чего-о? Ща точно схлопочешь…

— А сосульки на чём висели? — хохотнув, передёрнул плечами Аким.

Находясь без движения, он стал мёрзнуть.

Где–то на площади грянула музыка.

— Скорей, скорей! — торопили они «ваньку».

По тротуарам, посмотреть на бесплатное представление, тянулся к площади народ.

Найдя свободное место, друзья замерли, наблюдая, как выстраиваются войска, и какой–то генерал объезжает полки, здороваясь с ними.

Слышался дружный, резкий, солдатский ответ.

Генерал, казалось, был доволен.

Из труб домов на Мойке клубился белый дым, расползаясь в розовых лучах всходившего над зданием Главного штаба солнца.

Стыли ноги и руки. Приплясывая и растирая уши и щёки, друзья с интересом наблюдали за происходящим.

А войска всё подходили и подходили. Слева от них строился квадрат пехоты. Справа разворачивался кирасирский полк. Тускло мерцали золотом латы и каски. Рядом расположились казаки.

Неподалёку, на площади, Аким увидел небольшую группу молоденьких подпоручиков. Они курили, притоптывая ногами в до блеска начищенных сапогах, и смеялись чему–то, слушая высокого, с небольшими усиками офицера, не заметив, как сзади подошёл полный широкогрудый генерал.

«Ага, сорокавосьмирублёвые, будет вам сейчас», — позлорадствовал Аким, удивляясь в душе, что хочет находиться рядом с ними.

Генерал кашлянул, с отеческой улыбкой поглядывая на офицериков. Затем, напустив на лицо строгость, набрал в грудь воздуха и что есть мочи рявкнул:

— Сми–и–и-р–р–на-а!

Даже Аким с Дубасовым перепугались и стали во фрунт. Чего уж говорить об офицериках.

Бросив папиросы, как юные кадетики разбежались по своим ротам от грозного командира, который с трудом прятал в седых усах добродушную улыбку, видимо вспоминая свою, так быстро пролетевшую юность.

А солнце поднималось всё выше, сверкая в окнах Зимнего дворца, серебром блестя на штыках, играя на стали вынутых из ножен сабель и огнём горя на меди полковых оркестров.

— Р–р–авня-я-яйсь! — раздалась команда.

Пехотный полк замер, повернув головы направо.

— Смир–р–рна-а! — стали во фрунт, приставив к ноге винтовки.

Даже досужие зеваки перестали грызть семечки, ёрзать, болтать и топать ногами, обивая с обуви снег.

— Они что, и дышать перестали? — зашептал на ухо Акиму Дубасов.

— Напле–е–чо! — услышали команду.

Чётко исполнив приём, солдаты замерли.

— Винтари–то тяжёлые, а они вон как ловко… Раз — два, и готово, — опять зашептал Дубасов, с восторгом наблюдая за солдатской выучкой.

После криков команды, звуков музыки и топота ног, наступила тишина.

Только застывшее синее небо над головой, клубы бесшумного белого дыма и высокое, безразличное солнце.

Дубасов опять хотел что–то прошептать, но не решился, подумав, что шёпот громом раздастся в тишине площади.

Торжественная тишина!

Грозная тишина Российской мощи.

Величественная тишина России.

Напротив Акима возвышалась Александровская колонна. Символ победной отечественной войны 1812 года.

«Деды и прадеды этих солдат, из тех же полков, отвели от России нашествие… Вот они, эти полки… Русское воинство! Да ведь я… Я тоже русский, — может, впервые осознал себя и свою причастность к России, к её славе, к её силе… Несказанная красота… — даже задохнулся Аким, оглядываясь вокруг. — Строгая красота Севера… Красота Петербурга… Красота России… И я стою здесь! В центре всего этого!..»

Небольшой порыв ветра нарушил торжество тишины.

С шумом затрепетали флаги над головой и зашевелились значки и флюгера на красных, жёлтых и синих казачьих пиках. Ветер разорвал клубы дыма, и Акиму даже показалось, что благодаря этому, всё пришло в движение.

Затрещали барабаны и взвыли пехотные горны. Под эти звуки на площадь выехала кавалькада всадников, возглавляемая самим императором.

Аким его сразу узнал. Государь ехал на белом в яблоках жеребце, изогнувшим шею и будто гордившимся своим седоком. За ним следовал блестящий кортеж генералов, среди которых он увидел своего отца.