Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— О кавалерии?.. — на секунду задумался Аким, наполняя протянутую чарку. — От искры парохода загорелась баржа, нагруженная инвентарём офицерского собрания драгунского полка…

— Тоже, видимо, жжёнку варили, — заржал Буданов, — а то от парохода искра…

— Сгорела, между прочим, картина Сверчкова «Наваринский бой», подаренная полку императором Александром Вторым.

— Я употребляю только подкову Сумского гусарского полка, — выпив, отрубился Зерендорф.

Приятели со смехом уложили павшего бойца на диван.

— Забористый пуншик получился, — заплетающимся языком произнёс Дубасов.

Согласно Высочайшего приказа, генерал Троцкий назначил дату выхода полка в летний лагерь, а сам убыл в отпуск, оставив за себя полковника Ряснянского.

Батальонные и большая часть ротных командиров тоже ушли в отпуска, словом, 1-ой ротой Павловского полка руководил подпоручик Гороховодатсковский, а 2-ой — подпоручик Буданов.

Довольный жизнью полковник, своим приказом, выделил полку три свободных дня на обустройство и назначил дежурных офицеров.

Ясное дело, ими оказались Зерендорф с Рубановым.

«Пусть сразу в лагерную жизнь вливаются, — довольно хмыкнув, размышлял Ряснянский, вольготно развалившись в мягком кресле у раскрытого окна своей деревянной дачи. — Какая благодать, — вдыхал свежий воздух рощи. — А фельдфебели знают, что делать», — задремал он, устав после похода и связанных с ним хлопот.

Ротные фельдфебели уже не один раз выезжали в Красносельский лагерь, и свои обязанности знали туго.

Пал Палыч озабоченно ходил с аршином в руке и замерял расстояния, где будут установлены солдатские холщёвые палатки.

— Шнур, шнур ровнее держи, — увидев Рубанова, небрежно козырнул ему, не отрываясь от руководства подчинёнными «бестолочами». Особливо ефрейтором.

— Ведь палатки наперекосяк стоять будут… Что за народ, — ворчал он. — Вторая рота опять нас обогнала… Уже походные кухни ставят… Значит и обедать раньше сядут.

От всей этой суеты у Акима разболелась голова и он, по примеру полковника, пошёл осваивать свой угол в деревянном бараке: «А то Козлов что–нибудь напортачит».

Перейдя широкое шоссе, расстилавшееся за солдатскими палатками по краю берёзовой рощи, побрёл по тропинке, наслаждаясь свежей зеленью буйно разросшихся берёз и густой травой на небольших полянках, с какими–то жёлтыми и синими цветами, и неожиданно вышел на пахнущую свежей краской одноэтажную дачу с маячившим силуэтом полковника в раскрытом окне.

— Ко мне что ли? — заметив дежурного офицера, Евгений Феликсович лениво высунулся в окно, вальяжно облокотившись на подоконник.

— Никак нет, — вытянулся Рубанов. — Свой барак ищу. А то стемнеет, и вовсе на берёзе ночевать придётся, — развеселил начальство.

— Зайди, подпоручик, — милостиво пригласил офицера Ряснянский. — Первый раз в Главном лагере? — самолично разлил по стаканам вино.

— В прошлом году представлялся в Собранской столовой, — с удовольствием выцедил лёгкий душистый напиток.

— Помню! — налил ещё по стакану полковник и уселся в кресло. — Чего стоишь–то? Вон стул свободный. Как там Пал Палыч? Палатки поставили?

— Ставят, — выпил второй стакан Аким и блаженно уселся на предложенный стул.

— Дел у них хватает… Потом перед палатками линейку песком засыпят, и дёрном обложат… Но это завтра, — хотел налить по третьему, но передумал. — Заблудился? — хохотнул он. — Влево держи и за бараком 2-ой роты — ваш будет. Пока ротные командиры в отпусках, в их комнатах старшие по выпуску подпоручики проживать станут, а вы с Зерендорфом, королями, в отдельных половинах жить расположитесь. Ну а уж как к манёврам Лебедев с Васильевым прибудут, потеснитесь… Вдвоём с Гороховодатсковским в одной половине барака поживёте.

Взяв влево и обойдя барак 2-ой роты, Рубанов посидел на тёплом пне, помечтал о Натали, вспомнив прошлый год и её дачу, посшибал прутиком головки одуванчиков, поглазел на утопающий в зелени родной барак, и не спеша побрёл к нему, рассуждая, что великий князь Владимир Александрович здесь ловить его не подумает, потому что, где начинается летний лагерь, там кончается дисциплина… Правда, великий князь Николай Николаевич, радетель Красносельской гауптвахты, этого не понимает. Но, как говорят умные люди: «На великих князей и проституток — не обижаются», — подошёл к своей половине барака, сразу угадав её по мелькавшему в окне денщику.

После дежурства, позавтракав, офицеры сидели на скамейках в собранском садике, и услаждались прекрасным днём, тишиной, свежим воздухом и сигарным дымом подпоручика Гороховодатсковского, перенявшего привычку от капитана Лебедева и полковника Ряснянского.

— Амвросий Дормидонтович, — без ошибки произнёс Рубанов, порадовав своего шефа.

— Молодец, — морально поощрил подведомственного, выдохнув сигарный дым, и насмерть уморив им свалившуюся с листа гусеницу.

— … Может, прокатимся верхами по территории Главного лагеря?

— Экскурсия, тэ–э–к скэ–эть, — уморил вторую гусеницу Гороховодатсковский. — Ну что ж, согласен.

Буданов от путешествия категорически отказался. Вначале имел намерение найти уважительную причину, но кроме: «Да пошли вы к чёрту, господа», в голову ничего не лезло. Эту мысль, в конце концов, он и озвучил, почесав мизинцем над верхней губой.

— Ну, как знаете, Анатолий Владимирович, — произнёс истребитель гусениц и крикнул дежурному вестовому:

— Братец, пулей слетай к нашим денщикам и скажи седлать лошадей. Потом сюда их доставишь.

— Денщиков?

— Лошадей, дура, — плюнул в душу вестачу.

В деревянной конюшне, за бараками, хрумкали овсом два десятка офицерских иноходцев.

Ванятка со слезами на глазах отправил раскормленного «Графа» с денщиком Козловым в Красносельский лагерь.

— Оводов от жеребчика отгоняй, — вдогон прокричал он.

Через полчаса, кавалькада из трёх конников, не спеша дефилировала по грунтовой обочине вдоль шоссе, специально предназначенной для верховой езды вдоль многовёрстного лагеря.

— Вот, господа, начало Большого или, как ещё называют, Главного лагеря. Его правый фланг, — тоном записного учителя пробубнил Гороховодатсковский. — Преображенский полк собственной персоной… Здоровяки… Не то, что наши павловцы. Но по стрельбе и штыковому бою, сделаем их как котят, — выплеснул свой полковой патриотизм. — Следом — семёновцы. Этих черноусых брюнетов наши курносые сделают на раз, — обогнали одноконную телегу с водовозом, поливавшим шоссе. — За рощей, как вы знаете, по всей длине лагеря тянутся пехотные стрельбища, — пересекли Царскосельское шоссе и оказались напротив Измайловского полка. — Офицерские дачи, по традиции, окрашены в цвета полков, — разглядели сквозь зелень бревенчатые бараки. — А вот и Егерский полк. Палатки прям в рощу воткнули. Егеря-я, — не то осудил, не то похвалил нижних чинов подпоручик, отдав честь какому–то знакомому офицеру. — А это палатки и, дальше вон, — кивнул головой, — деревянные конюшни 1-ой гвардейской артбригады, — перешли на рысь. — И наконец, полки нашей 2-ой дивизии, — гордо махнул рукой Гороховодатсковский. — Палаточки ровненько стоят, линейки песочком посыпаны и дёрном обложены… Лейб–гвардии Московский, а за ним — лейб–гвардии Гренадёрский… Это уже — орлы-ы! Ну не совсем, конечно, орлы, — засомневался он, — ну уж соколы, точно… А вот уж несомненные орлы, — достал сигару и огляделся.