Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

— Путиловцы! Путиловцы! — следом за Гераськой стало скандировать благородное собрание, весьма удивив этим инициатора и примирив с ударом кулака.

Он даже горделиво выпятил грудь, не решившись, однако, наполнить её воздухом.

— А теперь ори: «Стачка, стачка…» — велел Шотман.

Душа юного пролетария буревестником воспарила к потолку, когда весь зал подхватил его слова.

Гапон поднял руку, успокаивая собрание.

— Братья. Я с вами, — под гром аплодисментов произнёс он. — И выдвинем ряд дополнительных требований к администрации, — перекричал овации, не в силах уже их остановить. — А если в течение двух дней Смирнов требования не удовлетворит, то подключим к стачке другие заводы, — оглох от восторженных криков, топота и свиста.

— Товарищи, — возник рядом с Гапоном Рутенберг. — Завтра на работу выходим, но за станки не встаём… А собираемся у конторы и вызываем директора, требуя принять уволенных рабочих и выгнать Тетявкина.

Под скандирование: «Выгнать! Выгнать!» — толпа начала расходиться.

В 8 часов утра не работала только столярная мастерская.

— Стачка, стачка, — расстроено съязвил пролезший через дыру в заборе Шотман. — Поорали, потопали, водки потом попили и спать…

— Да на черта большинству сдался этот Тетявкин и четверо уволенных пьяниц? — надвинул на глаза козырёк фуражки Северьянов. — Шапку надо купить, а то уши уже отвалились, — попрыгал и растёр лицо ладонями, покрутив затем уши.

— Чё, дядь Вась, за грехи себя наказываешь? — хохотнул подошедший к ним Гераська, обдав старших товарищей свежим запахом алкоголя.

— Господин Дришенко, — насупился Северьянов, — нынче все винные лавки в округе приказано не открывать, а от тебя так и шибает…

— … Квасом, — докончил его мысль Герасим. — Забродил, собака и скис, — вновь жизнерадостно хохотнул он, пружинисто попрыгав.

— Чего скачешь, как ёрш на сковородке? — пряча в углах рта усмешку, сурово оглядел молодого рабочего Шотман. — Помнишь Обуховский завод? — И, не слушая ответ, продолжил: — Набирай дружков, и выгоняйте из механических мастерских несознательный народ. Кочегаров и машинистов тоже в тычки. Кричи: «Всем идти к конторе».

Когда собралась толпа, скандирующая: «Смирнов! Смирнов!» — из здания администрации вышел недовольный директор.

— Ну чего разорались? — начал он. — Дело мною выяснено. Оказалось, что из четырёх рабочих: Сергунина, Субботина, Фёдорова и Уколова, последним двум расчёт совершенно не заявлен.., — оглядел притихших рабочих. — А что касается Сергунина… Так он уволен за вполне доказанную плохую работу в последние три месяца службы. А Субботин уволен не двадцать второго, как это говорили депутаты «Собрания», а назначен к расчёту лишь тридцатого декабря после прогула им свыше трёх дней подряд. Что касается мастера Тетявкина, то чувство справедливости не позволяет мне налагать на него кару. Ребята, — оглядел собравшихся. — Идите работать. Хотя дисциплина в цехах никуда не годится, обязуюсь никого не увольнять за забастовку, — построжал глазами. — Иначе вынужден буду согласно пункту 1 ст. 105 Устава о промышленности приступить к расчёту всех не вышедших.

— Господин директор, вы нас не пугайте, — выбрался из толпы Рутенберг и выставил перед собой крупно исписанный лист, словно пытался отгородиться им от начальства.

— Смотри–ка, и эсеры подсуетились, — удивился едва ли не больше директора Шотман.

— А вон и Муев через очки таращится, — кивнул головой Северьянов.

— Каждой твари по паре, — пришёл к выводу неунывающий Дришенко.

— Ты это о ком? — сжали кулаки большевики.

— Об инженерах, — гыгыкнул Гераська.

— Рабочие, господин директор, в составленной петиции выдвигают справедливые требования, — оглядел митингующих. — Первое. Уволить Тетявкина и восстановить на работе Сергунина и Субботина, — стал читать текст.

— А–а–а-а! — удовлетворённо заголосили собравшиеся, заинтересованно прислушиваясь к неизвестно когда выдвинутым требованиям.

— Сократить рабочий день до 8‑ми часов.

— А–а–а-а! — удовлетворённо орали рабочие.

— Улучшить санитарные условия некоторых мастерских, особенно кузнечной.

— А–а–а-а!

— Никто из рабочих не должен пострадать материально от забастовки.

— А–а–а-а!

— Время забастовки не должно считаться прогульным, за него уплатить по средним расценкам.

— Давайте я сам почитаю, — забрал у Рутенберга петицию директор. — Лично вам, милейший, — хмыкнул Смирнов — на последние пункты надеяться нечего. Вы уже пробка… А завод — бутылка шампанского. Счастливого полёта, инженер…

— Дело идёт. Забастовка расширяется, — делился впечатлениями Северьянов.

— Папашка Гапон мотается по всем одиннадцати отделам Собрания и баламутит народ, призывая идти к царю. Это же бессмыслица. То ли дело — забастовка! Красные флаги над головами… Требования созыва Учредительного собрания… Штурм самодержавия — вот главная идея, — аж задохнулся от нахлынувших чувств Шотман.

— Вон главный таран революции бежит, — кивнул на спешащего к ним Дришенко Северьянов. — Явно с утра поднял на приличную высоту благосостояние какого–нибудь трактира.

— Пар из ноздрей хлобыщет как из чайника, — улыбнулся Шотман.

— Дядя Вася, — задышливо стал докладывать подбежавший Гераська. — Всего несколько заводов к стачке не присоединились…

— Да успокойся и переведи дыхание, — доброжелательно похлопал по плечу молодого рабочего Шотман.

— Главное, чтоб трактиры не забастовали, — добродушно обозрел младшего товарища Северьянов. — Ну что там? И не вздумай закуривать, — всполошился он, — ещё полчаса ответа от тебя не дождёшься.

— Да что, дядь Вась, — убрал папиросы в карман Гераська. — За Невской заставой — наш родной Обуховский пашет на самодержавие… Фабрика Торнтона. Мастерские Александровского завода вкалывают.

— Знаем, — вздохнул Шотман. — Людей уже послали на Александровский бить штрейкбрехеров, — сразил наповал незнакомым словом молодого большевика. — А ты, по старой памяти, дуй на Обуховский. Дружков там полно осталось… Вот и остановите работу.

Полковник Акаши встретился в Лондоне с японским послом Хаяси и одним из руководителей разведки Хукусимой.

— Заместитель начальника генерального штаба Нагаока телеграфировал мне, что Японии как воздух необходим мир, — расхаживал по мягкому ковру посол. — Россия ещё только начала сжимать пальцы в кулак, — встал напротив сидящего в кресле Акаши и убрал руки за спину. — А наш кулак разжимается, — чуть не взвизгнул он, резко выбросив над головой правую руку с разжатыми пальцами. — Русская армия уже насчитывает на Дальнем Востоке триста тысяч человек. Сибирская железная дорога пропускает не четыре, как в начале войны, а четырнадцать пар поездов в день…