Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

— Да ваше превосходительство! — оправдывался Курицын. — Это же такие крохи! Даже стыдно было вам докладывать… Тут все вольные дома на откупе у светлейшего князя, владельцы суть подставные лица.

— Ладно на светлейшего ссылаться, — остановил его Девиер. — Знаете, что мне он не по плечу.

Преображенцы, а за ними слуги, вскочили на крыльцо, стали стучать в дверь. В доме — ни движения, занавеска не дрогнула на окне.

— Э, брат Сербан! — сказал Холявин. — Что искать в полдень потерянное в полночь!

— Но это же долг чести! — с отчаянием в голосе ответил тот.

— Долг чести? — усмехнулся Евмолп. — Долг чести может быть по отношению к человеку благородного происхождения. К тому же он сам во всем виноват. Небось и камень-то себе присвоил!

Темпераментный Сербан даже застонал от несогласия.

— А все карты… — сказал младший Кантемир, который в дверь дубасить с ними не пошел, остался в дрогах, раскрыв от солнца зонтик. — Хотите, лучше я вирши прочту, сочинил по сему поводу. «Вся в картах состоит его крайняя радость, в тех все жития своего время теряет. Ниже о ином иногда лучшем помышляет, нежли как бы и ночи сделать днем, играя…»

— Молчи, пиита несчастный! — погрозил ему Евмолп. — Не язви наши раны!

— Боярышня под зонтиком! — рассердился Сербан и вырвал у него зонтик. — А я простить себе не могу, как я мог забыть об этом Тузове!

Он задергал дверь так, что петли ходуном заходили. Эхо разнеслось в полуденной дреме слободки.

Генерал-полицеймейстер в окне нартовского домика, скрытый резной листвой клена, при этом сказал:

— Дело становится интересным, — и устроился поудобнее.

— Они принимают нас за татей, — предположил Холявин.

Сербан приложил ладони ко рту и объявил раздельно:

— Мы ищем здесь слугу! Кто видел со вчерашнего вечера человека в ливрее Кантемиров?

Вольный дом продолжал безмолвствовать. Окрестные жители, которые сначала вышли на шум, поспешили схорониться, чтоб в свидетели не попасть. Преображенцы сели на ступеньки, задумались.

— Что ж ты, Камараш, — сказал Антиох кучеру, — не берег господина Тузова, как тебе приказали?

Тот вместо ответа покаянно постучал себя кнутовищем по лбу. Сербан снял треуголку, взъерошил мокрые от пота волосы.

— А все проклятый граф Рафалович! — воскликнул он. — Глядь, у него туз пик неизвестно откуда взялся! Я бы ему показал, я бы сорвал у него куш, сотни три! Цесарей окаянный!

— Это вдвойне становится интересным, — сказал себе Девиер.

— Эхма, была не была! — вскричал Холявин, засучивая рукава. — А ну, ребята, преображенцы не отступают!

Они нашли слегу, [36] Слега — жердь, решетина. валявшуюся в лопухах, и, подтащив к двери, стали орудовать ею как рычагом.

— Не пора ли вмешаться? — предложил за спиной генерал-полицеймейстера Курицын.

— За Соньку свою боишься? — усмехнулся Девиер. — Погоди!

Не сумев вывернуть дубовую дверь из петель, Холявин и Сербан перехватили слегу, как таран. «Ать-два-три!» — ударили.

Тогда дверь распахнулась сама. Там стоял вооруженный шпагой Весельчак, за его спиной теснились слуги.

— Барыня почивать изволят, — объявил Весельчак и даже перевел на неведомый язык: — Дормире, грандире, волонтире. Вечером, судари, приходите и без дреколья-с!

— Прочь с дороги! — заявил распалившийся Холявин.

— Потише, господин, — миролюбиво ответил Весельчак, выдвигая ладонь, огромную, как печная заслонка.

— Не смей прикасаться! — закричал Холявин. — Ты знаешь, кто я?

— Да, да, ты знаешь, кто он? — поддержал его Антиох, который успел забраться вновь на дроги и раскрыть свой зонтик.

И поскольку ладонь Весельчака, словно некий пограничный столб, была отодвинута продвигавшимся Холявиным, лязгнула сталь клинков. Рядом с Холявиным встал Сербан. Антиох, как только дело дошло до драки, оставил свой зонтик и кинулся к товарищам, на ходу обнажая шпагу.

— Сейчас станут звать полицию, — сказал встревоженный Курицын. — А что сделаем мы?

— Эти не станут звать полицию, — ответил Девиер, смеясь. — А полиция у них кто? Купленный-перекупленный Курицын?

В сенях полнощного вертепа вовсю звенела сталь.

— Сии противники нам ведомы! — вскричал Холявин, отражая выпад. — Не давеча ли у канала?…

— Оп-па! — Сербан серией ловких маневров загнал в глубь дома громадину гайдука.

— И дерутся по-воровски! — вторил ему Холявин, гоня шпагой сразу двух слуг.

— Сражение переместилось внутрь, — сказал генерал-полицеймейстер, опуская отогнутую ветку клена. — Но мы подождем.

Там, за распахнутыми дверями вольного дома, убыстрялся топот ног. Звякал металл о металл, время от времени кто-нибудь охал. Вдруг заскрипела старая древесина, завизжала, заскрежетала. Это обломились перила внутренней лестницы под тяжестью дерущихся, рухнули вниз. Послышался взрыв грубой брани, нарастающий визг.

— Остановитесь! — раздался повелительный женский голос.

Евмолп Холявин опомнился. Он был уже на верхней ступеньке, острие шпаги наставив в грудь музыканта Кики. Рубашка на груди самого Евмолпа была порвана и замарана кровью.

Внизу на обрушившихся перилах лежал, охая, толстый буфетчик. Гайдук Весельчак, бросив свой мажордомский жезл, прятался от воинственных Кантемиров. Растрепанная чернокожая женщина металась и отчаянно визжала.

— Положите оружие! — требовал женский голос.

Холявин поднял глаза и увидел хозяйку дома. В восточном наряде — шаровары и тюрбан с перышком — она целилась сразу из двух отличных пистолетов марки «Ферингер». Курки были взведены, и не было ни малейшего сомнения, что она выстрелит.

— Мы хотели только узнать, — сказал запыхавшийся Антиох, — мы хотели только спросить…

— Прежде всего положите шпагу, — возразила хозяйка.

И Антиох Кантемир, положив на ступеньку свой клинок, раскланялся и стал объяснять, что они ищут слугу, вернее, товарища…

— И для этого нужно врываться в дом! — негодующе воскликнула она и перевела дула своих ферингеров на черноусого Сербана. — Клинок в ножны, князь!

И тогда Евмолп ощутил, что слепая сила в нем вдруг поднимается изнутри, мускулы напряглись, и он уж не управляет собой.

— Он бешеный! — закричал, заметив это, Антиох, — Берегитесь!

Отбросив шпагу, Холявин одним прыжком очутился на площадке и схватил восточную красавицу за запястья. Не выдержав, она упала, увлекая его за собой.

Ударил двойной выстрел, задребезжали цветные стекла. Когда рассеялся дым, стало ясно, что обе пули ушли в короля Фарабуша, в его потемневшее от старости дубовое тело.

В нартовском домике полицейские чины насторожились.