Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение

– Ясная пани Гелена, не смею обманывать вас. Пан Богдан только тем и живет, что надеждой вернуться в Чигирин. Все его думы только о вас, прекрасная пани. Хмельницкий для того меня и прислал, чтобы узнать, ждете ли вы его, ведь вы теперь жена другого. Поэтому у него есть сомнения, а что, если пани не любит и не ждет его? – Илларион специально сделал ударение на последней фразе. Кто их знает, этих женщин, может, Мотроне действительно давно по сердцу Чаплинский и Богдану она приготовит не объятия, а западню.

Сама же Гелена при этих словах печально склонила голову, помолчала и, тяжело вздохнув, ответила:

– Я знаю вас как доброго друга пана Богдана, его духовника, человека мудрого и порядочного. Думаю, вам можно довериться как на исповеди.

Она подошла к Добродумову, опустилась у его ног на пол, грациозным движением поправила густые каштановые волосы и, взяв его за руку и глядя ему прямо в глаза, прошептала:

– Любовь… Вы думаете, я знаю, что это такое? Еще маленькой девочкой я попала в дом пана Хмельницкого, после того как мой отец погиб в бою. И Богдан стал для меня вторым батькой, спас от нищеты и смерти. Я очень благодарна ему за все то добро, что он сделал. А когда умерла его жена, я приняла на себя все заботы по дому и хутору, но и не думала, что смогу ему заменить не только хозяйку. Да меня никто и не спрашивал, хочу я этого или нет. Но случилось то, что случилось…

И хоть мы с Богданом так и не обвенчались, не успели, я никогда в жизни не посмела бы его предать. Чаплинский силой увез меня, сказав, что Богдан мертвый и, если я не уеду с ним из Суботова, он убьет всех детей Хмельницкого. Я хорошо помню, что он сделал с маленьким Остапом. Вот и пришлось выбирать жизнь с этим злодеем ради детей. Не было у меня иного выхода. И хотя мы обвенчаны по католическому обряду, я для него просто военный трофей, как хутор или конь. Мы и живем в разных углах дома, встречаемся во время ужина, если подстароста дома, и почти ни о чем не говорим. Да к тому же рядом с ним появился теперь этот странный человек, Мисловский, со своими страшными собаками. Иногда мне кажется, что Чаплинский держит меня возле себя как игрушку или приманку, а когда наиграется – убьет.

И тут Гелена заплакала совсем по-детски. Из ее огромных черных глаз покатились крупные капли слез. Сначала она пыталась вытирать их, но потом просто уткнулась лицом в колени Иллариону, как ребенок, и беззвучно зарыдала. Это было так неожиданно, что он даже растерялся и не знал, как быть. Володя Сергеев уже давно не видел, чтобы в этом мире кто-то так искренне плакал. Конечно, он слышал, как воют бабы над могилами своих мужей и детей, как они причитают и заламывают в горе руки. Не раз наблюдал, как с криками разбегаются в ужасе крестьяне при набегах басурман. Но вот чтобы так…

Добродумов погладил Гелену по голове, поднял ее заплаканное, мокрое от слез лицо, обхватил его ладонями, и вдруг ему стало так жалко эту несчастную, в сущности ни в чем не повинную молодую женщину, вокруг которой бушевали такие страсти. Илларион обнял Гелену и стал тихонько успокаивать ее, как маленькую девочку, целуя при этом сначала волосы, затем глаза, влажные щеки, а потом впился страстным поцелуем в нежные уста. Как ни странно, молодая пани не оттолкнула божьего человека, который так необычно ее исповедовал…

Все дальнейшее произошло как бы помимо воли Добродумова. Где-то глубоко в подсознании он понимал, что этого делать нельзя, что, возможно, он совершает главную ошибку, но уже ничего не мог с собой поделать. Сердце, как набат, вырывалось из его груди, а руки сами снимали одежду с Гелены и ласкали ее тонкий, молодой стан. Незаметно они переместились на небольшую постель. Женщина поддалась его чувствам с какой-то особой нежностью, так что уже не оставалось никаких сомнений: он делает так, как надо.

Уже после того как все произошло, Илларион гладил волосы Гелены, лежавшей у него на плече, и тихонько говорил ей:

– Можешь не бояться. Я не дам тебя в обиду Чаплинскому и его помощнику. Но только и ты, дорогая, должна мне помочь.

Женщина преданно посмотрела на него и в знак согласия закивала головой.

– Вот и хорошо. Мне надо пробраться в покои «часовщика», проводишь меня туда? А что дальше будет – не твоя печаль. Тебе, голубонька, я зла не причиню, никто и не узнает, как я сюда попал. Только действовать надо быстро, пока меня здесь никто не обнаружил. Довольно ласкаться, будет потом время.

Договорив, Илларион еще раз поцеловал Гелену в губы, быстро оделся и, перекрестившись, знаком показал, что надо идти.

Женщина собралась так же быстро. Освещая путь маленькой лампадкой, они вышли из комнаты Чаплинской. Гелена повела его лабиринтами коридоров и лестниц и, наконец остановившись, указала на дверь. Добродумов кивком дал понять, чтобы она уходила. Когда стихли ее шаги и стало совсем темно, он осторожно толкнул дверь, которая тихонько отворилась. Илларион вошел в комнату, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть в темноте, и тут ему на голову что-то обрушилось.

Когда Добродумов пришел в себя и открыл глаза, он увидел перед собой в полумраке ухмыляющееся лицо Мисловского. Голова Иллариона гудела, как чугунный котел, руки были крепко связаны за спиной, сам он сидел в углу на стуле, а рот его был заткнут какой-то тряпкой. За спиной «часовщика» в окне видна была луна. Из этого пленник заключил, что без сознания он пробыл недолго.

– Живой? Я так понимаю, что пану сподручней говорить по-русски? Ну вот и свиделись. Это вы хорошо придумали – паломник. Тоже мне святоша кремлевский, вот скоро и отправлю тебя к святым праотцам, – Мисловский засмеялся и вынул кляп изо рта Иллариона. – Ну, какую молитву ты хотел мне тут прочитать? Думаю, нам с тобой нет смысла обманывать друг друга. Я так понимаю, что тебя послали сюда по той же причине, что и меня. Говори!

– Мне нечего тебе сказать, ты прав. Я действительно паломник, действительно из Московии. А в Чигирин меня послал Богдан Хмельницкий, чтобы я привез к нему на Сечь младшего сына Юрка. Больше мне нечего сказать.

Владимир понял, что скрывать свое происхождение бесполезно, но решил как можно дольше потянуть время. Он был уверен, что Мисловский не станет его убивать, по крайней мере сейчас, пока не убедится, что Добродумов так же, как и он, прибыл в XVII век с особой миссией. Да и раскрывать его перед поляками пока не станет, ведь тогда и он может быть разоблачен. Зато теперь Сергеев уже не сомневался, кто перед ним.

– Дурака валяешь? Может, тогда расскажешь, что ты делаешь в доме Чаплинского, малого Хмеля ищешь? Или за чем другим пришел? Кто тебя сюда привел? Где твои пособники? Вот видишь, сколько у меня к тебе вопросов, а ты не хочешь правду говорить. Это нехорошо, – продолжая говорить, «часовщик» ударил Иллариона под ребро, второй удар пришелся по почкам. – Ты думал, что все просчитал и никто не догадается, откуда ты прибыл? Я внимательно следил за тобой весь этот год. Как только узнал, что у Хмельницкого появился странный паломник, который дает ему такие мудрые советы, тут же послал гонцов, чтобы они проверили, откуда же этот умник взялся.