Юлия Яковлева - Краденый город

Вот здорово! – обрадовался Бобка. Никогда у него не было так много игрушек.

Клоун галантно помог негнущейся трубе – та все цеплялась за раму своей жестяной ногой. Затем вылезла плюшевая обезьяна – она перебралась через раму ловчее всех. И целый полк оловянных солдатиков. И орава голеньких целлулоидных пупсов. Они сначала спустили на ремнях блестящий лаком голубой автомобиль, потом – таким же способом – самолет с красными звездами на крыльях, а потом спрыгнули сами. И бархатистый кот. Он сел на полу и тотчас принялся расправлять усы.

В жизни своей Бобка не видел столько игрушек разом! Они разбрелись по комнате. Подыскивали себе место, обустраивались. Солдатики развернули полевую кухню, поставили палатки. Обезьяна висела на шторах. Куклы принялись расчесывать друг друга, только и слышалось: «Передайте расческу, Кларочка!», «Туся, у вас моя ленточка?»

А король игрушек все сидел, покачивал ногой. Иногда поглядывал на собственные ногти. А на Бобку не смотрел. Он ждал.

Вдруг Бобка увидел, что из картины высунулся мишка. И показал ему лапой: тсс!

Но поздно.

– Вот ты где! – радостно закричал король.

Огромными шагами он прошел через всю комнату и вынул мишку из картины.

– Что еще за новый глаз? – нахмурился. – Какое уродство!

Пуговица явно ему не понравилась.

А мишке не понравилось такое обращение. И он вместо приветствия открыл бархатистый ротик и всадил в руку королю свои остренькие клычки.

– Негодяй! – заорал укушенный. Затряс рукой.

Мишка шлепнулся на пол – игрушки ахнули – и быстро скрылся в темноте.

– Бунтовать?! Против меня бунтовать! – метался по комнате король, заглядывая во все углы. – А ну вылезай, мерзавец! – Бобке стало ясно, у кого мишка набрался грубых слов. – Вылезай! И тогда, может, я тебя помилую!.. Да не стойте же вы! Дуры! Остолопы! Ищите его!

Поднялся визг, лязг, топот. Игрушки бросились выполнять приказ, но лишь со стуком налетали друг на друга. Грузовик переехал коту хвост. Обезьяна промахнулась в прыжке, упала и придавила Кларочку.

– Вы испортили мне прическу! – завизжала та. – Не мните платье!

Куклы оттащили ее за ноги.

Бобка охотно бы бросился мишке на помощь, вот только не мог пошевелиться. Да и мишки было не видать.

– Эй вы! – крикнул мишка.

Месиво остановилось. Все задрали голову.

– Он на люстре!

И точно: коричневое тельце темнело среди хрустальных висюлек.

– Как вам не стыдно! – выразительно произнес мишка.

Бобка хотел засмеяться. Потому что мишка сказал это совсем как тетя Вера. Но не засмеялся: сил не было даже дышать. Страшно хотелось спать. Казалось, он не под пледом и весь одетый, а по грудь в холодной воде и голый. Глаза сами закрывались. И он понял, что не сможет досмотреть, как мишка справится.

Мишка тоже это понял. Ослабевший от голода Бобка замерзал. Бобка, который кормил его печеньем и учил хорошим манерам! Который делил с ним подушку и показывал все интересное, что видел! Замерзал всего за несколько минут до того, как…

И мишка придумал.

– «Мерзавец!» – передразнил он короля и заулюлюкал сверху.

– Молчать! – закричал король. – Молчать! Я твой король!

Мишка рассмеялся и принялся раскачивать люстру, откидываясь всем телом то вперед, то назад, вытягивая и поджимая задние лапы, как на качелях. Висюльки жалобно запели.

– Развлекаешься, негодник? – ярился снизу король. – Я твой король! Я приказываю…

– Ты мне не король, болван.

Игрушки ахнули. Какая неслыханная дерзость!

Король оглянулся в поисках стула. Не нашел. С грохотом подтянул стол. Залез. Попытался уцепиться за люстру, но потолок был высоким, как обычно в старых домах; люстра пронеслась мимо, король увернулся от нее и чуть не упал.

Мишка хохотал.

– Дурак! – вякнула какая-то кукла.

– Сами дураки, – парировал он. – Нас сделали, чтобы мы любили детей! – напомнил им с люстры.

– Вот еще! Ни за что! – галдели внизу.

– Дети – маленькие мерзавцы!

– Они стригут нам волосы!

– Они пачкают нас пластилином!

– Кидают и пинают!

– Грызут и душат!

– Они отрывают нам руки!

– И колесики!

– Они плавят нас на огне! – разом гаркнули солдатики по взмаху командира.

А куклы запищали:

– Ужас какой!

Люстра раскачивалась как маятник: влево – вправо, влево – вправо, к печке – к стене, к печке – к стене.

У стены стоял самолет. Он всем поддакивал.

– Скажешь, не так? – поинтересовался король игрушек. – А где тогда твой глаз, а? Не слышу! Почему у тебя вытерлась шерсть? А эти пятна? Откуда они? – Он иронически приставил к уху ладонь. – Что ты там пискнул?

Мишка пронесся на люстре у него над головой. Выбрав подходящий момент, разжал лапы – и плюхнулся прямиком на сиденье самолета. Быстро крутанул ключик. Моторчик застрекотал.

– Гад! Обманщик! Предатель! – вопил самолет, нарезая круги под самым потолком. Но ничего поделать не мог: мишка крепко держал колесико руля.

Король прыгал, загребая руками, но только топтал своих бестолковых подданных.

Дверца печки была приоткрыта – Шурка так ее оставил. Мишка резко развернулся и потянул рычаг скорости: самый полный вперед!

– А-а-а-а-а-а-а-а! – завопил самолет: перед ним стала вырастать кафельная стена печки.

Мишка направил самолет прямо в зев печки – и через миг он брызнул осколками, винтами, гайками. Дальше всех, под диван, закатилось резиновое колесико.

И тогда мишка захлопнул за собой железную, перепачканную сажей дверцу.

Она тотчас затряслась.

– Вылезай, паршивец! – колотил снаружи король.

А внутри угли уже начали подергиваться серой пеленой – как будто и они засыпали, замерзали. Мишка подул на них, еще и еще. Они сонно мигнули оранжевыми глазками, но оживать не хотели. Сил у них тоже не было. Они тоже давно не ели, перебивались всякой дрянью, вроде ножек от стульев, и уже забыли, какой бывает настоящая еда – березовые дрова, например.

– Сейчас, сейчас… – бормотал мишка.

Он дергал и дергал себя за нитку, покусывал ее клычками. И наконец шов разошелся. Мишка весь как-то осел, будто сдулся. Ведь внутри у него были отборные желтые опилки (оттого он был такой твердый, тяжелый, толстенький). А теперь они высыпались через прореху в животе – превосходной сухой и вкусной кашей.

– Еда!!! – завопил огонь. Поднялся дыбом. И набросился на угощение.

Когда дядя Яша внес Шурку в комнату, он поразился: в печи плясал, тряс рыжими перьями огонь. А Бобка глядел на него блестящими глазами, и в них отражались оранжевые искорки.

– Бобка, вот молодец! Сумел печь затопить, – сказал дядя Яша.

Бобка глазам своим не верил. Но это и правда был дядя Яша! Самый настоящий. Живой. Только худой и в колючей бороде.

Он положил Шурку на диван. Наклонил стол, топнул сапогом – ножка стола кракнула. Собрал обломки, стал засовывать печке в рот.