Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

— Что за потешная образина, — заметил первым хорошенький, как херувимчик, Нарбут, — надо подшутить над этаким красавцем мужчиной.

— Смотри только, братец, это мастер хоть куда, отделает тебя под орех, как пить дать, и только на смех подымет! — уговаривал его Воина.

Но Нарбут, воображавший много о своем остроумии, крикнул с насмешкой:

— Как это! Бернардинский монах просит подаяния, и без овечек впереди?

— Что, сударь, поделаешь, — сейчас только с баранами дело имею, — обрезал его бесстрашно монах, так что Нарбут покраснел до ушей и только прошипел сердито:

— Вижу, отче, воспитывался ты со стадом, оттого и вырос таким невежей!

— Что у кого болит, тот о том и говорит, — отрезал и на этот раз монах, смиренно склоняя голову и поднимая кружку.

Молодежь стала смеяться. Нарбут, задетый за живое, хлопнул набалдашником трости по тонзуре монаха и проговорил кисло:

— Ничего тут нет: отдается, как в пустом сарае.

— Как аукнется, так и откликнется! — проговорил тихо монах. — Впрочем, битому подобает молчать, ибо, как говорит наш игумен: «Жалко бальзама для капусты, а розового масла — чтоб смазывать сапоги».

Тут уж молодежь прыснула со смеху, хватаясь за бока, чем воспользовался монах, подошел к Зарембе и, гремя кружкой, шепнул ему:

— Кацпер не вернулся. Маркитант ждет!

И медленно пошел дальше своей дорогой, побрякивая кружкой, не обращая внимания на насмешки и чувствительные тумаки.

Заремба, несмотря на беспокойство за судьбу Кацпера, отправленного на разведку в Мереч в связи с предстоящей вылазкой Качановского, оставался еще некоторое время у кафе, разглядывая бесконечную вереницу экипажей. Час был послеобеденный, и весь «свет» выезжал за город подышать свежим воздухом и насладиться прохладой. Поминутно приходилось раскланиваться со знакомыми. Проехал кастелян с Изой и Тереней. Марцин сопровождал их рядом на горячем гнедом жеребце. Проехала княгиня Радзивилл с пани Ожаровской в экипаже, запряженном четверкой серых арабских лошадей с красными султанами между ушами. Проехал экипаж с королевским гербом, отвозивший в замок графиню Тышкевич. Проехала графиня Камелли в узкой одноколке со своим братом Мартини и на поклон Зарембы ответила такой нежной улыбкой, что Воина даже вздохнул с завистью.

— Если бы это было по моему адресу! Красивая чертовка! А та, пожалуй, еще опаснее! — прибавил он, галантно раскланиваясь с графиней Люлли, сидевшей в желтом с красными разводами экипаже в обществе кавалера Лайтльплэджа.

— Обеих бы я поставил к позорному столбу! — ответил Заремба раздраженно.

— Гм... И инфлянтский папаша выехал сегодня на прогулку, — шепнул кто-то, завидя епископа Коссаковского, ехавшего с пани Забелло и худощавым капелланом.

— Ну, как тебе нравится служба у него? — спросил вполголоса Воина Севера.

— Я прибавил бы его к тем дамам для трио, только поставил бы чуть-чуть повыше...

— Я так тебя и понимал, — так же тихо сказал Воина, как будто обрадовавшись его тону. — Говорят, он хотел платить оппозиционерам по сто дукатов за отказ от оппозиции в день ратификации трактата с Россией. Верно это?

— Верно, только не удалось ему подкупить никого. Все равно, и без них у него есть большинство.

— А если нет, так купит... Когда же ратификация?

— Кажется, в субботу, но только в понедельник может попасть на баллотировку. А может быть, удастся еще оттянуть или что-нибудь другое помешает...

— Гроб готов, и крышка должна захлопнуться, — могильщики уже ждут, — указал Воина на Цицианова, стоявшего в своем «виски», точно в триумфальной колеснице, и правившего четверкой вороных, увешанных бубенцами. Фон Блюм сидел рядом с ним.

Оба загляделись на вереницу экипажей; она извивалась во все стороны, точно змея, сверкающая всеми цветами радуги, и все время подвигалась вперед. Глаза слепли от пышности нарядов красавиц, султанов, бриллиантов, ливрейных позументов, упряжи, позолоты и дорогих лошадей. Спокойные лица, веселые взгляды, взрывы смеха и несмолкаемый гул голосов не возбуждали мысли о том, что над всеми звенят уже кандалы, что это один из последних дней свободы...

— Хвала тебе, Богатство! — вскричал вдруг Воина, низко кланяясь какому-то проезжавшему человеку с красным округлым лицом и молодецки подкрученными кверху усами. — Сам серадзский воевода, Валевский — мой крестный и опекун. Не ожидал я его встретить в Гродно. Бегу, чтобы никто не предупредил меня в услугах ему. А о твоем деле не забуду.

Заремба отправился на почтовый двор, рассчитывая там застать маркитанта, о котором шепнул ему отец Серафим. Перед доминиканским монастырем он встретил Борисевича. Мастер шел прямо с работы, забрызганный известкой, в фартуке. Он сделал знак посвященных и, свернув в костел, в боковой придел, заговорил там тревожным шепотом:

— Мой дом охраняется егерским караулом; кто ни явится, всех сейчас же тащат на Городницу. Бегаю по всему городу, чтобы предупредить наших. Пана Краснодембского не выпускают из квартиры, даже, простите за выражение, для естественных надобностей. Рассказывали в городе, будто ломжинского депутата увезли сегодня ночью...

— Пока еще нет, но тоже сидит дома под стражей. Как поживает капитан?

— Утром был у него ксендз Мейер с причастием.

— А что случилось? — испугался Заремба. — Вчера я еще видел его здоровым...

— И сегодня ему не хуже, — лукаво усмехнулся Борисевич. — Но как только егеря обставили все окна и двери, пан капитан, испугавшись за какие-то важные бумаги, велел мне позвать ксендза, — к больному, мол, при смерти. Ксендз Мейер, конечно, унес под рясой что было нужно, — шел со святыми дарами, кто ж бы его мог заподозрить! Пан Жуковский мастер на фортели!

— Передайте ему мой привет, — протянул Заремба руку Борисевичу, который пожал ее с большим почтением, лишенным, однако, подобострастия.

Заремба не придавал значения домашнему аресту Краснодембского и других патриотов, так как это было постоянной системой Сиверса — перед каждым важным заседанием сейма делалась попытка терроризовать оппозиционеров арестами и угрозой ссылки в Сибирь, чтобы заставить голосовать заодно с покорным Сиверсу большинством. Верных отчизне ему не удавалось сломить, но усердие послушных ему таким образом подогревалось.

В длинном почтовом дворе, застроенном с обеих сторон конюшнями и сараями и заваленном всевозможной упряжью, Заремба с трудом отыскал маркитанта и под предлогом закупки фуража для лошадей велел провести его в амбар; там только, торгуясь и осматривая овес, узнал, что большой транспорт полушубков готов уже к отправке.

— Две тысячи штук, короткие, как раз для нашей кавалерии, — шептал маркитант, указывая глазами на покрытую зеленым брезентом груду, от которой сильно пахло овчиной. — Полковник Ясинский прислал их с сеном. Жалко, что дальше нельзя их переправить таким же образом, а провозить открыто небезопасно: «союзники» могут реквизировать их для себя...