Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

— Ваше высочество, вы так разгорячились. Заслуживает ли прихоть государыни таких ваших волнений!

— Да, заслуживает! Потому что меняется облик императорского дворца, который мои предки и мой отец видели совсем иначе, думая об империи, а не о своих прихотях и моционах. Они были подлинными государями, а она...

— Ваше высочество, я умоляю вас...

Великой княгине России Марии Вюртембергской

Мадам моя сестра! Я была чрезвычайно довольна, получив Ваше письмо, и король также был тронут письмом великого князя. Вы оставили здесь о себе непреходящую память, и мы можем поздравить русское государство с надеждой видеть вас когда-нибудь на троне; надеюсь, что мне удастся доказать эту память о вас. В Вашей личности есть что-то милое и дружелюбное, что будет благом Вашей стране, а познания великого князя сделают его совершенством на троне. Наслаждайтесь жизнью, Мадам моя сестра. Вы окружены всей её прелестью и помните, что Вы оставили здесь только друзей. Дай мне Бог побольше случаев чаще напоминать Вам и великому князю о себе и выразить Вам чувство моего искреннего уважения и неизменной дружбы.

Ваша сестра и друг Мария-Антуанетта.

16 июля 1782.

— Итак, вы прочли это дерзкое письмо, Александр Андреевич?

— С вашего позволения, государыня.

— Да, да, с моего! И что вы о нём думаете? Эдакое проявление ни с того ни с сего завязавшейся дружбы! Французская королева, видимо, усмотрела некое особенное очарование великой княгини, которое составит благо для всей страны! По-видимому, в отличие от ныне царствующей императрицы. Эта тупая корова станет благословением для России по сравнению с тираном — Екатериной Второй! Откуда такое прозрение и что за ним стоит? Говорите же, Александр Андреевич, говорите и не придумывайте на ходу обычных увёрток, Безбородко!

— Я готов говорить, но боюсь вас разгневать, государыня.

— Не опасайтесь. Я достаточно разгневана, чтобы у меня хватило гнева ещё и на вас. Но эта версальская молочница!

— Ваше величество, вы сейчас сами определили смысл этого послания. Французская королева не пользуется вашей благосклонностью и потому берёт реванш на великой княгине, которая в действительности ей вовсе не понравилась.

— Откуда такой вывод?

— Наш посол дознался, что в письме брату в Вену Мария-Антуанетта далеко не снисходительно отозвалась о великой княгине и даже позволила себе подтрунивать над ней. Она утверждала, что великая княгиня скучна, страдает самомнением и не способна поддерживать сколько-нибудь интересную беседу.

— Даже так. Но, значит, она рассчитывает на скорую мою кончину или отказ от престола.

— Вовсе нет, ваше величество. Вы судите о французской королеве по своим меркам царствующих особ, а она не отвечает им, и эта известно всей Европе. Мария-Антуанетта не слишком умна, капризна, и по словам её придворных, у королевы обычно мысль идёт за языком, а не язык слушается мысли. Чем меньше ей пришлась по нраву великая княгиня, тем больше любезных слов она поспешила ей написать. Если угодно, от простой неловкости.

— Твоими бы устами да мёд пить, Александр Андреевич, но согласиться с тобой не могу. Разве ты не обратил внимание на её ссылку на великого князя?

— Ваше величество, и снова моё понимание не встретит вашего одобрения — я уверен.

— Ты готов вступить со мной в спор, Александр Андреевич?

— Но вы же сами потребовали от меня чистой правды, ваше величество. Или ваш приказ изменился?

— Ладно, ладно, не лови на слове. Так что же с великим князем? Ты что, не обратил внимания, что на троне, по словам французской королевы, Павел Петрович в отличие от меня станет подлинным совершенством? Мария-Антуанетта в восторге от его ума.

— А разве в уме можно отказать великому князю? Беда Павла Петровича не в отсутствии ума — в характере. Вы много раз так сами признавали, ваше величество. И если бы не окружающие его женщины...

— Влиянию которых он так легко поддаётся, как его злосчастный безумный отец.

— Вот видите, ваше величество! Но главное — разве может легкомысленная австриячка быть в таком деле судьёй?

— Что же тогда?

— Формальная любезность — не больше. Мне кажется гораздо важнее, что король не счёл нужным удостоить великого князя личным ответом, удовлетворившись упоминанием в письме супруги. Вот это и есть действительная позиция французского монарха.

— И всё же о любом новом письме мне должно быть доложено без промедления. Слышишь?

— Марья Саввишна, голубушка, встал ли наш красавец? Что-то не вижу Александра Дмитриевича. Пошёл ли куда с утра пораньше?

— А пошёл, пошёл, ваше величество. На цветник хотел поглядеть. Больно, сказывал, розы чайные хорошо распускаться принялись. Приказал дежурному садовнику с ним пойти — государыне своей букет срезать. Как дитя, истинно как дитя из опочивальни крался, чтобы государыню не потревожить. Мне сказал: порадовать, мол, государыню непременно надобно. С вечера грустна, мол, была.

— Так и от слёз не удержишься. Надо же, забота какая.

— Да нешто Александр Дмитриевич когда иным бывает? Вон уж идёт, торопится. Ох, и распрекрасный какой букет, глаз не отведёшь!

— Ваше величество!

— Все, все твои секреты уже знаю, милый друг. Задачу ты мне теперь задал, какой тебе сюрприз сделать. Да придумаю, придумаю, мой друг. Я тебя тут кликнуть хотела, нужен ты мне для совету. Затея у меня одна — что о ней скажешь?

— Смею робко надеяться, не о государственных материях, ваше величество. Не силён я в них, да и попросту скучаю ими, так что...

— Нет, мой друг, скорее семейные. Сам знаешь, не стало графа Григория Григорьевича Орлова.

— Вас очень эта кончина огорчила, ваше величество?

— Никак ревнуешь, Александр Дмитриевич? Полно тебе, я к прошлому ни мыслями, ни тем паче чувствами возвращаться не привыкла. А кончина — что ж, иного исхода ни у кого из смертных не бывало. О другом я. Вот Гатчина его любимая осталась.

— Так у графа, государыня, родственников множество — они и поделят. Чай, не откажутся.

— Они бы и не отказались, да только ничего им не достанется. Хватит! Итак богатств не в меру, не в честь набрали. И дворец им такой не по чину — выкупить я его у них решила. За полтора миллиона — поди, не обижу. Деньги пускай делят.

— Вы решили сами в Гатчине жить, ваше величество? Это после Царского Села, после Пеллы...

— Никак испугался, друг мой? Нет, о Гатчине и вспоминать не стану, и тебя туда ездить не заставлю. Хочу её наследнику подарить — как думаешь?