Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

— Что вы имеете в виду?

— Вообразите себе, ваше величество: если вместо того, чтобы вложить нежность в прикосновение своих рук, в своё дыхание, любимая вами женщина станет размышлять над тем, как превратить её в строки, которыми станут пользоваться все...

— Вы тысячу раз правы, мадемуазель. И вы — настоящая волшебница. Кстати, удовлетворите моё любопытство ещё и в другом. Откуда у вас такой безукоризненный французский язык? Между нами говоря, гораздо лучший, чем язык нынешней французской королевы.

— Сир, вы неоправданно назвали меня волшебницей, а сами околдовываете эту волшебницу очарованием ваших комплиментов. Мой французский — знаете, сир, в России многие отличаются знанием этого всеми любимого языка. А в вашем сравнении с языком королевы нет ничего удивительного. Русским гораздо легче без малейшего акцента овладевать любым иностранным языком, чем, скажем, немцам. Так говорили многие. И потом дочь римского императора Франца I и самой Марии Терезии не может быть сравниваема с обыкновенными смертными. У монархов свой язык.

— Вы ещё и владеете всеми тонкостями придворного общения, мадемуазель. Вы, вероятно, много времени проводите на паркете петербургских дворцов, не правда ли? Что касается меня, я не люблю двора и его тягостного для меня протокола.

— Сир, мне решительно нечего вам ответить, чтобы не быть обвинённой в хитрых комплиментах. Между тем подобно вашему величеству, я равнодушна к великосветской жизни да и не имею для участия в ней особых возможностей.

— Но ваш чин фрейлины...

— Не означает ровным счётом ничего. Вы, вероятно, знаете, сир, в России существуют два двора — большой, принадлежащий императрице, на редкость пышный и переполненный всякого рода церемониями и празднествами, и малый, относящийся к великому князю. Я состою при малом дворе, в котором господствует очень замкнутый образ жизни, небольшое количество связанных с ним лиц и ещё меньше праздников. Я бы назвала быт малого двора семейным.

— Вы любите детей, мадемуазель?

— Достаточно неожиданный вопрос, сир.

— Но у царственной четы много детей, и они должны вас постоянно окружать. Если не испытывать к ним особой привязанности, это достаточно утомительно.

— Сир, в малом дворе детей нет. Их воспитанием занимается императрица, при которой они и живут. У цесаревича есть единственный выход — навсегда оставаться молодым, на пороге жизни, а не в ходе её течения.

— И это устраивает его высочество?

— Его высочество не дарит обыкновенную фрейлину такого рода откровенностью.

— То, что я вам скажу, мадемуазель, пусть останется нашим с вами исключительным секретом. Из разговоров с его высочеством я понял всю сложность его положения. И я глубоко сочувствую ему. Пусть его хотя бы отчасти утешит, что я прошёл такое же детство и юность. Мой блистательный дед не дарил меня симпатией за мой скромный обиход и тяготение к спокойной жизни. Я был полностью отстранён от всех государственных дел, а мой воспитатель герцог Вогюйон позаботился о том, чтобы не обременять меня ни теоретическими, ни практическими познаниями в деле руководства государством. А сколько насмешек вызывала моя любовь к слесарному делу и даже к охоте, хотя охота всегда признавалась королевским развлечением. Меня тяготила избыточная роскошь, которой отличался двор деда. Даже моя женитьба была устроена во многом в воспитательных целях и никак не принимая в расчёт моих собственных влечений и симпатий. Тем не менее я уже девять лет правлю Францией, никто не осмеливается оспаривать мою волю. У графа Северного всё впереди. Если... если мой брат будет достаточно осторожен и предусмотрителен в период ожидания. Вы молчите, мадемуазель. И у вас на глазах слёзы! Или я ошибаюсь? Я расстроил вас? Но чем?

— Сир, простите мне мою несдержанность. Это одновременно слёзы горечи и радости. Я первый раз слышу столько сочувствия и понимания, высказанных в адрес великого князя. Поверьте, сир, великий князь высокодостойный, талантливый человек. И если чего-то ему не хватает в этой жизни, то это обычного человеческого участия. Он так нуждается в нём. Благодарю вас, сир! Если бы вы знали, как глубоко и сердечно я вас благодарю. От имени графа.

— Это я вас благодарю, мадемуазель, за приятную беседу и свою судьбу за то, что она послала мне такую очаровательную собеседницу. Но, к сожалению, наш танец подходит к концу. Я дважды давал знак о его повторении. Больше просто невозможно. Разрешите отвести вас к вашему креслу. Ещё раз благодарю, мадемуазель.

— Ваше величество, я с нетерпением ждал окончания вашего танца с нашей фрейлиной. Я вижу, Россия способна произвести на вас кое-какое впечатление. Как вам наша крошка, как мы её зовём при дворе?

— Я полностью разделяю ваш вкус и ваши оценки, брат мой. И я душевно рад, что вы имеете рядом с собой таких преданных придворных. Жизнь показывает, что их следует ценить больше всего. Я только хотел спросить, мадемуазель Нелидофф принадлежит к древнему дворянскому роду?

— Вы сразу это почувствовали, сир! Должен сказать, что я совершенно не понимаю нынешнего увлечения третьим сословием, с которым начала заигрывать и русская императрица.

— Должен сказать вам, сиятельный граф, что я сейчас решил обратить особое внимание на защиту дворянства. Два года назад я подписал указ, по которому в офицеры можно производить только дворян, могущих доказать своё происхождение в четырёх поколениях. Никаких выскочек, никаких парвеню — это мой новый девиз! Я также закрыл доступ к судейским должностям представителям третьего сословия. Мои советники утверждают, что такая политика породила недовольство в народе, но на это я не собираюсь обращать внимания.

— Сир, ваши предупредительные меры представляются мне как нельзя более своевременными. И хотя меня самого императрица совершенно отстранила от государственных дел, даже в роли простого наблюдателя, мои размышления о событиях наших дней подсказывают этот единственный выход для монархии. Русская императрица играет с огнём ради личной популярности и оригинальности, но искры её огня могут оказаться опасными для всей Европы.

— Тем более я могу поделиться с вами, сиятельный граф, своими планами. Некоторые из моего окружения называют мои действия возрождением средневековых порядков. Но я не вижу ничего несправедливого в том, что сеньоры восстановят в некоторых случаях свои древние права, предоставив соответствующие утвердительные документы. Просто раньше те же документы в расчёт не принимались. Кроме того, я запретил священникам собираться на их собрания без ведома церковного начальства. Я не вижу смысла в их жалобах, обращённых ко мне, а не к церковному начальству, если даже им и кажется, что именно это самое церковное начальство их притесняет...