Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

— Я тоже давно обращаю внимание на то, что церковные иерархи ищут способов сокращения влияния светской власти и собственного превращения в государство в государстве.

— Мне остаётся только радоваться, что нам предстоит ещё вместе участвовать в решении судеб наших стран и всей Европы, сиятельный граф. И разве нельзя принять за доброе предзнаменование, что мы с вами даже однолетки. У нас всё впереди!

26 февраля 1782.

Завадовский много шутил над Рибасшею по поводу того, что муж ставит ей рога с девицею Давиею /Анна Давиа-Бернуцци, прима итальянской оперы-буфф/. Раза два или три говорил ей об этом. Рибасша очень была смущена и не знала, что ей ответить. Она обращалась ко мне, спрашивала, правду ли говорит Завадовский. Словом, я редко видал её в таком смущении. Она путалась и заминала разговор, но Завадовский продолжал жестоко над ней подтрунивать, зная, что тут её слабая сторона. Словом, Рибасша была порядком осмеяна, а так как она довольно часто осмеивает других, то сидевшие за столом поддакивали Завадовскому и, по-видимому, были довольны тем, что ей досталось, приводило её в ещё большее замешательство. А когда сама она начнёт над кем издеваться, то этому конца не бывает!

Из дневника А.Г. Бобринского.

— Анна Степановна, а, Анна Степановна! Никак изволишь прятаться от меня: я в дверь — ты в другую. Не хочешь о делах орловских потолковать?

— Да какие там дела, ваше величество?

— Никаких, значит. Понимаю, нелегко тебе: и императрице верность сохранить, и родных не обидеть. Выкладывай, голубушка, всё как есть. Хуже будет, коли от иных обо всём доведаюсь. Что там, значит, с графом Чесменским? Жениться задумал, не так ли?

— Так ведь пора ему, государыня, и остепениться, если по-простому говорить. Хозяйство большое, неухоженное. Сам он...

— Хватит! Невеста кто?

— Из Лопухиных, государыня. Анны Алексеевны, урождённой Жеребцовой, дочка.

— С чего это ты про матушку сразу заговорила? Матушка-то мне к чему? Не иначе секрет какой скрыть хочешь, мне ли тебя не знать. Лет сколько?

— Невесте-то? Двадцать, государыня, только что исполнилось.

— Ишь ты, насколько графа-то твоего моложе. Где же Чесменский её заприметил? На балах такой не помню.

— Да тут без тётушки родной невестиной дело не обошлось. Она постаралась.

— Кто такая?

— Екатерина Алексеевна, по мужу Демидова.

— Вот оно что! Не у неё ли амуры с Чесменским были?

— Да ведь кто точно сказать может, ваше величество.

— Кто-кто! Ты же первая, Королева Лото. Мне, само собой, о похождениях родственничка не докладывала, так ведь слухом земля и без тебя полнится.

— У неё, государыня.

— Так-то лучше, Королева Лото. Выходит, сама по летам отставку получила, так племянницу на неостывшее местечко пристроила. Оно в родне лучше получается. Мне их так или иначе благословлять не надо. Живите Орловы как заблагорассудится.

— Я так рада, мадам сестра моя, что мы с вами снова видимся наедине. Это восхитительная возможность для конфиденций, так редко выпадающая на долю монархов. К тому же мне хотелось преподнести вам сувенир и иметь счастье самой увидеть ваш отклик на него.

— Ваше королевское величество, я бесконечно ценю вашу доброту и благосклонность. Сувенир? Сувениром станут для меня до конца моих дней воспоминания о пребывании в Версале и разговорах с вами.

— Это чудесно, и всё же. Граф де Мерси, не сочтите за труд распорядиться, чтобы мой подарок внесли сюда на обозрение её высочества графини Северной.

— Ваше величество, для этого достаточно распахнуть двери в соседнюю антикамеру. Вуаля!

— Этот туалет? Ваше королевское величество, но это же настоящее сервское чудо — чудо роскоши, вкуса, изящества, совершенства исполнения!

— Вы находите, графиня?

— Эта ляпис-лазурь, напоминающая безоблачное майское утро! Эти три Грации в окружении совершенно очаровательных амуров. Боже, как это прекрасно! И несомненно, предназначено для императрицы.

— Нет-нет, графиня. Этой мой подарок вам и только вам. Я сама решала, из какого материала ему быть, и потому предпочла сочетание голубого цвета с жёлтыми орнаментами и белыми фигурами. Признаюсь, туалет был заказан в преддверии вашего приезда в Париж, но теперь я могу сказать, что предугадала впечатление, которое будущая русская императрица производит на окружающих.

— О, ваше королевское величество, даже вдали от России подобное употребление будущего титула повергает меня в дрожь. Если бы вы знали, как ревниво относится ныне здравствующая императрица к своей власти! Она не допускает даже мысли о том, что когда-то на престоле окажется кто-то другой, кроме неё.

— Ревность монархов — естественное чувство, и тем не менее так же неизбежен конец каждого из земных властителей. А вы так молоды, графиня, так очаровательны, ваш супруг наделён такими талантами и образованностью, что Россия должна с особенным нетерпением ожидать вашего правления. И я полагаю, народные чаяния оправдаются. А мой фарфоровый туалет, если только он действительно вам понравился, будет украшать уборную русской императрицы Марии.

— Он будет всегда бесконечно мне дорог как привет настоящей королевы — неотразимой властительницы умов и сердец Марии-Антуанетты. Как бы мне хотелось отблагодарить ваше величество соответствующим подарком! Ведь Россия так бесконечно богата, но моя свекровь больше всего боится популярности моего супруга. Обо мне же вообще нет и речи.

— О, не тратьте своего сердца на эти обычные семейные недоразумения, графиня. В королевских резиденциях они ещё более неизбежны, чем в обывательских хижинах. Свою жизнь надо проживать сполна, как говорят эти легкомысленные французы. И, думается, они правы. Есть обстоятельства, которых мы не можем изменить, зачем же позволять им нас старить, отбирать нашу красоту и свежесть? Так вы разрешите отправить в вашу резиденцию это, как вы выразились, «севрское чудо»?

— Я могу только благодарить вас, ваше королевское величество, и, с вашего разрешения, сама прослежу, чтобы перевозка «чуда» никак ему не повредила. Вы разрешите мне откланяться? Но мы ещё непременно увидимся, мадам моя сестра! Непременно увидимся. Примите мои наилучшие пожелания.

— Ушла! Боже правый, я думала, визиту этой тупой и ноющей женщины никогда не будет конца. Быть такой надоедливой да ещё со своими семейными неладами! Кажется, я начинаю понимать великого князя, который, как говорят, не блюдёт ей верности.

— Ваше величество, но принцы никогда не блюдут верности — иначе из особ голубой крови они превратились бы в обыкновенных мещан, разве не так?