Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

На первом этаже было жарко и душно, и Анна потихоньку открыла окно. Свежая струя воздуха зашевелила нарядные парчовые занавеси, полная луна выкатилась на не сильно тёмное небо, бледные звёзды помаргивали, а Анна сидела у окна, изредка оглядываясь на спящих мать и сестёр, и думала. Перебирала все свои впечатления, дивилась тому, что из топи болот и лесных дебрей поднял царь новый город, и слушала далёкий крик выпи на болоте да тяжёлое уханье колёс запоздалой тройки.

Спать не хотелось, и она наблюдала, как неспешно плыла по небу полная луна, как мерцали неяркие звёздочки, и думала обо всём, что приходило в голову. А мысли были разные: вспоминался Артемий, стоящий в снегу, виделась красавица Екатерина, а больше всего — солнечные дорожки на тёмных волнах Невы и разукрашенный буер.

Небо понемногу начало сереть, и рассвет притушил ночные блёклые краски, окрашивая всё вокруг в серенький сумрак. Анна уже было зевнула и потянулась, собираясь тоже лечь в постель, но вдруг заметила тонкую полоску тёмного дыма, наползавшую на спустившуюся к самой кромке леса луну. «Что это, — подумала она, — неужто в такую рань печь затопили?» Но полоска дыма всё ширилась и ширилась и скоро закрыла и луну, и всё подворье губернаторского дома. «Пожар, горим!» — догадалась она и, подбежав к широкой постели, где раскинулась мать, затормошила её.

— Пожар! — закричала Анна, и царица Прасковья в ужасе соскочила с постели.

— Скорей! — сообразив, закричала и она. — Параша, дочка, Катюшка, бегом на двор...

Подхватив парадные робы, пуховые платки и собольи шубы, все четверо выскочили на подворье.

Дом уже занялся, и сквозь багровый дым просверкивали языки пламени. Горел второй этаж, и по двору уже бегали, суетились раздетые, выскочившие кто в чём был со сна люди. Сам губернатор, сонный и одурелый после обильных возлияний, крутился на дворе, бестолково распоряжаясь, гоняя челядь то за бочками с водой, то за баграми.

Плеснули в огонь ведро воды, но пламя, словно посмеявшись над усилиями людей, взмыло под самые небеса и ярко осветило всю округу. От жара люди попятились и бессильно смотрели, как выстреливало пламя огненные языки, порошило вокруг хлопьями пепла, кружилось и завивалось в знойный вихрь.

В несколько минут всё было кончено. Тлели на высоте первого этажа дубовые брёвна стен, проваливались с глухим треском балки крыши, взмётывалось пламя, пожирая ставшую сухой и легкодоступной пищу — стены и крыльцо занялись жаром...

К царице подбежал губернатор, запачканное сажей и копотью нижнее бельё его являло собою жалкую картину.

— Матушка-царица, — кинулся в ноги, — не знаю, как сей случай случился. Не обессудьте, сам без крыши теперь...

— Бог не оставит, — пожалела его Прасковья.

— Рядом домик царский, доспите там, — низко кланяясь, проговорил губернатор. — Бес попутал, кто знает, оставил свечку, или кто трубку курил да забыл погасить...

Он дрожал мелкой дрожью, не от холода — пламя согрело всю окрестность двора.

— Провожу, милостивая государыня, — рабски кланялся губернатор.

— Да где там, сами дойдём, — оттолкнула его царица.

Дом Петра действительно был в двух шагах. Дверь им открыл заспанный денщик, почтительно провёл внутрь. Вчетвером протолкнулись они в низенький тесный домик, всего о двух комнатах.

Пётр уже не спал, сидел у стола и что-то писал.

— Прими погорельцев, царь-батюшка, — склонила полную шею Прасковья.

Пётр вскочил, отшвырнул перо, голова его мелко и часто затряслась. Прасковья испуганно отпрянула.

— Что, что? — закричал Пётр. — Где горит?

— Одни головешки остались, — степенно сказала Прасковья.

Пётр заметно успокоился, голова его перестала трястись, он разглядел Прасковью и дочерей её.

— Губернаторский дом погорел, — объяснила царица. — Едва с дочечками выбралась...

Пётр кивнул денщику, тот живо постлал в соседней комнате кошму. Пётр жестом руки указал погорельцам:

— Досыпайте! Белым днём домой поедете...

Они ввалились в тесную низкую комнату, дружно повалились на кошму. Дверь в кабинет и спальню Петра захлопнулась.

Анна всё никак не могла уснуть. События дня и ночи разогнали сон, она украдкой, оглянувшись на сразу заснувших мать и сестёр, подошла к двери, тихонько приоткрыла её.

Пётр опять сидел у стола, что-то писал. Анна протиснулась в дверь, осторожно приблизилась к самому столу.

— Батюшка-дядюшка, — робко сказала она, — ещё только рассвет, а ты уж на ногах...

Он поднял голову, весь ещё в думах о написанном, разглядел её далеко не сонное лицо и отложил перо в сторону.

— Кто рано встаёт, тому Бог даёт, — строго произнёс он.

Она смотрела на него — смуглое лицо, как у неё, только рябинок нет, усы коротенькие, чёрные, высокий лоб и маленький подбородок.

— А ты чего не угомонилась?

— А не хочется, — просто улыбнулась она. — Столько всего навидалась...

— Понравился мой Парадиз? — Лицо его осветилось улыбкой.

— Ой, какой красивый, — улыбнулась она снова. — А вода — я сроду столько воды не видела. И таково-то плыть хорошо, не тряско, и всё кругом видно. А берега зелёные, и лес кромкой...

— Ах, братец Иван не дожил, чтоб посмотреть, какая девица выросла, — вздохнул Пётр.

— А я и не помню батюшку, — доверчиво сказала Анна. — Не знаю, каков был. Мала ещё была, как он преставился...

— Зато теперь, как гренадер, вымахала, — ласково ответил Пётр. — Небось, на уме женихи одни да наряды...

— Нет, батюшка-дядюшка, что уж там наряды. А вот увидеть бы Адмиралтейство — каково там? Золотая такая иголка в небо воткнулась, со многих вёрст видать...

Пётр странно поглядел на племянницу.

— А что ж, поеду завтра туда, тебя с собой возьму, — сказал он.

— А что ж, там и корабли целые делают?

Пётр опять странно посмотрел на племянницу.

— Корабль, прежде чем сделать, начертить надо...

Она изумлённо распахнула свои карие серьёзные глаза.

— Хочешь, покажу, какие чертежи, — почему-то спросил Пётр.

Он и не думал ничего показывать этой рослой девице, но её серьёзные глаза как будто толкнули его.

— Ой, да ведь тебе, батюшка-дядюшка, недосуг, верно, — промолвила она.

Но он уже сорвался, порылся в высоком ларе и вытащил большие листы бумаги. На них чернели рёбра и остовы рисунков. Анна удивлённо вперилась глазами в них.

— Рёбра такие у корабля? — спросила она.

И Пётр начал объяснять ей строение судна: не было для него большего удовольствия, как видеть, что кто-то интересуется его детищем.

Она переспрашивала его, разбиралась в рисунках, и уже произносила какие-то чисто морские слова, не заметив, что переиначивает его слова. Пётр увлёкся и до самого яркого белого дня проговорил с племянницей.

— Жалко, что не мужеского ты полу, — сказал он ей на прощание, — послал бы я тебя в навигацкую школу, и водила бы ты корабли по синему морю... Троюродных братьев своих послал туда, да не шибко стараются.