Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

— Я бы старалась, — пригорюнилась Анна.

— Жалко, что девка, — с сожалением повторил Пётр. — Ну да, может, суженый будет моряком...

— Что вы всё только о замужестве! — рассердилась вдруг Анна. — Что ж, девке только и доля — замуж выйти да детей рожать?

Пётр задумчиво поглядел на строгое лицо Анны.

— Может, и придёт время, когда и девки в моряках ходить будут, — проговорил он. — Скажи спасибо, что теперь хоть не сидите сиднем в теремах, а людей видите да в ассамблеи ходите.

— А что в них хорошего, в ассамблеях, — сказала она, — прыгай по паркету наборному да пей за столом.

— А ты девка серьёзная, — засмеялся Пётр. — Ну иди, некогда мне, ещё надо Шереметеву грамотку написать...

Много раз вспоминался ей потом этот ночной разговор с царём. Больше такого случая не представлялось.

Ехать в Адмиралтейство царица Прасковья и две её дочери Екатерина и Прасковья наотрез отказались.

— Чего мы там не видели, — сердилась царица, — вонь и так стоит над всем городом, тухлой рыбой да водой тянет изо всех окон. А там ещё и работный люд — вовсе провоняешь...

Но перед Петром отговорилась нездоровьем. Он и сам был не совсем здоров — схватила лихорадка, но держался бодро. Зато Анна с охотой поехала с Петром.

Увидев её, Пётр скорчил мину, до того удивлённую, что Анна не скрыла своего замешательства. Она нарядилась мальчишкой. На буерах Пётр всех их заставил одеться в голландские костюмы — короткие юбки, тугие лифы, буйные белые рукава. Теперь и Анна решила удивить батюшку-дядюшку. Она надела такие же, как у Петра, короткие штаны, подвязала чулки бантами, башмаки на её большую ногу нашлись у старого губернатора, а кафтан и шляпу она и вовсе сняла с одного из придворных.

Сперва Пётр даже не узнал её.

— Что за молодец? — удивлённо вскинул он глаза на Анну, когда она появилась из дворца Прасковьи перед его каретой.

Невольно подумалось о Прасковье: вот ведь молодуха-вдова, не успела приехать, а уже обзавелась таким молодым пажом.

Не велите переодеваться, батюшка-дядюшка, — улыбнулась Анна. — В Адмиралтействе женщинам вроде и не след быть, — вдруг застеснялась она.

— Анна! — выпучил глаза Пётр. — Вот это утешила!

Он расхохотался и, ловко за руку втащив в карету Анну, посадил рядом. И всё всматривался в лицо племянницы.

— Ай да молодец, — приговаривал он. — Такого бы солдата мне в войско.

— А я и стрелять умею, а на лошади — не угнаться за мной, — похвасталась Анна.

— Хороша девка, всем девкам девка, — хвалил её Пётр. — Гляди, росту почти моего, гренадер, да и только...

Всю дорогу он шутил и балагурил, а при въезде в Адмиралтейство велел спрыгнуть и подать ему руку.

— Пусть все видят, какой ловкий у меня денщик! — хохотал он.

Но едва они появились на дворе верфи, как Пётр посерьёзнел и уже не заикался о проделке Анны. Он так и обращался с ней — как с мужчиной.

Гулкий перестук кузнечных молотов, шум и крики работавших людей, дробные перезвоны заколачивающих гвозди, стуканье топоров оглушили Анну. Она потерялась в этом шуме, гуле и криках.

Прямо перед ней горбатились рёбра недостроенного судна, плотники прибивали к ним доски и тут же конопатили и смолили их.

Пётр радостно осматривал всё огромное хозяйство верфи, но совершенно забыл об Анне, и то схватывался в перебранке с работником, то дёргал за чуб не в лад ударившего по горбылю плотника.

Анна ходила за Петром по пятам. Пётр прыгал через банки, на которых полагалось сидеть гребцам, смотрел, как сделаны отверстия для весел, и ругался с мастерами. Те отвечали ему не чинясь, не называли величеством, а обращались запросто — Пётр Алексеич.

Анна дивилась всему, что видела, поначалу в глазах всё плыло и вертелось и она не понимала, что к чему, но постепенно, из разговоров Петра с мастерами начала понимать, что тут делается, какие галеры строятся, какие мачты поднимаются, и вскоре адмиралтейская верфь уже увлекла её, и ей стало интересно всё. Но она молчала, ни во что не вмешиваясь, и только смотрела, как широко разевал рот царь, крича во всё горло: шум перекрывал его крик.

Вот тут только увидела она своего дядю в работе. Попав в Адмиралтейство, он забыл о ней, и долгие его споры с мастерами, и окрики рабочих людей, и то, как хватался он за рубанок и показывал несмышлёному ещё работнику как строгать горбыли, доказали ей, что для него всё это было не просто картиной, не просто проверкой, а любимым делом, самой жизнью.

Она вернулась уже под вечер, совершенно измотанная долгим пребыванием на верфи, отмолчалась на презрительные попрёки матери, отмахнулась от расспросов сестёр и ушла к себе, опять переворачивая и рассматривая со всех сторон впечатления дня.

«Царь — это не просто сидение на золотом троне, — вдруг поняла она, — это работа и работа. Оттого и недосуг всегда Петру, что занят делом и его указки ждут тысячи и тысячи людей...»

Она бы ещё и ещё поехала с ним на верфь и куда угодно, чтобы всё посмотреть. Но теперь Пётр повёз своих родичей осматривать город и его достопримечательности, крепость и дворцы, улицы и каналы. Анне это уже не было интересно. Ну город и город, строится, как и везде, дома, и дома разные, а вот как строятся корабли — ей это было занятно.

Она хотела было съездить в Адмиралтейство ещё раз, нарядившись в тот же костюм, но Пётр повёз их в Кроншлот. Они осмотрели все укрепления этого острова, а потом собрались в Нарву, откуда Пётр должен был выехать в Смоленск для соединения с армией.

На эти дни выдался именинный день — день ангела Петра. Торжественный молебен начал это утро. Священники в золотых ризах служили красиво и торжественно, певчие разливались соловьями, и за молебном царица Прасковья не раз всплакнула: хорошо служили даже здесь, в бывшем шведском городке, отвоёванном дважды. Когда-то это был русский город Юрьев, и в нём ещё сохранились православные соборы. А после молебна началась пушечная пальба и в небо взлетели огненные потехи. Анна любовалась расцветающим разными цветами небом и не могла понять, почему недовольна мать. Прасковья же зажимала уши, зажмуривала глаза — боялась.

Как всегда, обилен был и хлебосолен стол. Анна опять сидела рядом с Екатериной и всё допытывалась, что знает ещё она про имена людей. Но рядом с портомойкой сидел Пётр и ласково шептал ей какие-то слова, и Анна невольно отворачивалась: негоже подслушивать царёвы слова, сказанные фаворитке...

Пётр уезжал к армии, и Прасковья, дочери её, сёстры царя, Екатерина провожали его далеко за заставу. Уже темнело, когда они вернулись в Петербург.

Однако так и не стемнело. Анна то и дело выбегала на улицу, возвращалась изумлённая и всё никак не верила, что день прошёл, уже ночь. Но настоящей ночи не было — была белая ночь, и она показалась Анне такой красивой, что она и думать забыла про своё Измайлово.